Выстрел Дэна Мак-Грю Для крепких парней салун «Маламут» хорош и ночью и днем, Там есть механическое фоно – и славный лабух при нём; Сорвиголова Мак-Грю шпилял за себя в углу, И как назло ему везло возле Красотки Лу. За дверью – холод за пятьдесят, но вдруг, опустивши лоб, В салун ввалился злющий, как пес, береговик-златокоп, Он был слабей, чем блоха зимой, он выглядел мертвяком, Однако на всех заказал выпивон – заплатил золотым песком. Был с тем чужаком никто не знаком, – я точно вам говорю, — Но пили мы с ним, и последним пил Сорвиголова Мак-Грю. А гость глазами по залу стрелял, и светилось в них колдовство; Он смотрел на меня, будто морем огня жизнь окружила его. Он в бороду врос, он, как хворый пес, чуял погибель свою, Из бутыли по капле цедил абсент и не глядел на струю. Я ломал башку: что за тип такой пришел сквозь пургу и мглу, Но еще внимательнее за ним следила Красотка Лу. А взгляд его по салуну скользил, и было понять мудрено, Что ищет он, – но увидел гость полуживое фоно. Тапер, что рэгтаймы играл, как раз пошел принять стопаря, А гость уселся на место его, ни слова не говоря, В оленьей поддевке, тощий, неловкий, – мне и слов-то не подобрать, — С размаху вцепился в клавиши он – и как он умел играть! Доводилось ли вам Великую Глушь видеть под полной луной, Где ледяные горы полны СЛЫШИМОЙ тишиной; Где разве что воет полярный волк, где, от смерти на волосок, Ты ищешь ту проклятую дрянь, что зовут «золотой песок», И где небосклоном – красным, зеленым, – сполохи мчатся прочь; Вот это и были ноты его: голод, звезды и ночь. Тот голод, какого не утолят бобы и жирный бекон, Но тот, который от дома вдали терзает нас испокон, Пронимает тоскою по теплу и покою, ломает крепких парней Голод по родине и семье, но по женщине – всех сильней: Кто, как не женщина, исцелит, склонясь к твоему челу? (Как страшно смотрелась под слоем румян красотка по имени Лу). Но музыка стала совсем другой, сделалась еле слышна, Объяснив, что прожита жизнь зазря, и отныне ей грош цена; Если женщину кто-то увел твою, то значит – она лгала, И лучше сдохнуть в своей норе, ибо все сгорело дотла, И остался разве что вопль души, точно вам говорю!.. «Я, пожалуй, сыграю открытый мизер», – вымолвил Дэн Мак-Грю. Стихала музыка… Но, как поток, она вскипела к концу, Бурля через край: «Приди, покарай» – и кровь прилила к лицу; Пришло желание мстить за всё, – да разве только оно? — Тупая жажда – убить, убить… Тогда замокло фоно. Он взглянул на нас, – я подобных глаз не видел, не буду врать: В оленьей поддевке, тощий, неловкий, – мне и слов-то не подобрать, — И спокойно так нам сказал чужак: «Я, конечно, вам незнаком, Но молчать не могу, и я не солгу, клянусь моим кошельком: Вы – толпа слепцов, – в конце-то концов, никого за то не корю, Только чертов кобель тут засел меж вас… и зовут его – Дэн Мак-Грю!» Я голову спрятал, и свет погас, – бабахнуло – будь здоров! После женского крика зажегся свет: мы увидели двух жмуров: Начиненный свинцом, – ну, дело с концом, – Мак-Грю лежал на полу, А чужак с реки лежал, привалясь к бюсту красотки Лу. Вот и вся история: на нее глядел я во все глаза. Допился ли гость до синих чертей? Не скажу ни против, ни за. У судей, наверное, много ума, – но я видел: в спешке, в пылу Целуя, обчистила чужака красотка по имени Лу. Перевод Е. Витковского Кремация Сэма Мак-Ги Навидались дел, кто денег хотел, Кто золото здесь искал; Тут въявь и всерьез въелся в жилы мороз — Сказанья полярных скал. Но поди, опиши ночь в полярной глуши — Господи, помоги — Ту ночь, когда средь Лебаржского льда Я кремировал Сэма Мак-Ги. Нешто, гнали враги теннессийца Мак-Ги, что хлопок растил испокон, Узнай-ка, поди: но Юг позади, а впереди – Юкон; Сэм искал во льду золотую руду, повторяя на холоду, Мол, дорогой прямой отвалить бы домой, твердил, что лучше в аду. Сквозь рождественский мрак упряжки собак на Доусон мчали нас. Кто болтает о стуже? Льдистый коготь снаружи раздирал нам парки в тот час. На ресницах – снег, не расклеишь век, да и ослепнешь совсем. Уж чем тут помочь, но всю эту ночь хныкал один лишь Сэм. Над головой стихнул вьюги вой, над полостью меховой. Псы поели в охотку, звезды били чечетку, и Сэм подал голос свой. Он сказал: «Старина, мне нынче – хана, думаю, сдохну к утру. Вспомни просьбу мою в ледяном краю после того, как помру». Полумертвому «Нет» не скажешь в ответ. А Сэм стонать продолжал: «Пуще день ото дня грыз холод меня – и в железных тисках зажал. Но лечь навсегда под покровом льда… Представить – и то невтерпеж. Счастьем или бедой, огнем иль водой – поклянись, что меня сожжешь!» Смерть пришла на порог – торговаться не в прок, я поклялся: не подведу. И утро пришло, но так тяжело пробужденье на холоду. Сэму виделась тропка у плантации хлопка где-то в стране родной, А к ночи Мак-Ги отдал все долги, превратился в труп ледяной. Дыхание мне в той гиблой стране ужас перехватил, Обещанье дано – его всё одно нарушить не станет сил; Труп к саням приторочен, торопись, иль не очень, не об этом в итоге речь: Покорствуй судьбе, долг лежит на тебе: что осталось – то надо сжечь. Моги не моги, а плати долги, у тропы – особая власть. Проклинал я труп, хоть с замерших губ не позволил ни звуку пасть. Ночь темна и долга, и собаки в снега протяжное шлют вытье; Укоряя меня кружком у огня: не сделано дело твое. Вливался мой страх в этот бедный прах, тянулись дни и часы, Но я, как слепой, шел всё той же тропой, оголодали псы, Надвигалась тьма, я сходил с ума, жратва подошла к концу. Я место искал, он – щерил оскал; и стал я петь мертвецу. И добрел я тогда до Лебаржского льда – попробуй, не очумей! Там намертво врос в ледовый торос кораблик «Алиса Мэй». Я на Сэма взглянул и тихо шепнул, хоть был заорать готов: «Черт, операция! Будет кр-ремация – высший-из-всех-сортов!» Я взялся за труд: вскрыл полы кают, котел паровой зажег, Даже увлекся: насыпал кокса, не иначе – Господь помог. Ох, было дело: топка взревела, такое заслышишь – беги! Я в горячей мгле схоронил в угле тело Сэма Мак-Ги. Я решил, что не худо прогуляться, покуда тлеет покойник в дыму. Меркло небо во мраке, завывали собаки, быть поблизости – ни к чему. Всюду снег и лед, но горячий пот на лбу смерзался корой, Я долго бродил, но котел чадил и в небо стрелял порой. Сказать не могу – как долго в снегу длился тяжелый гул; Но небо врасхлест посветлело от звезд – и я вернуться рискнул. Пусть меня трясло, но себе назло я сказал: «Ну, вроде, пора — Догорел твой друг!» – и открыл я люк, заглянул в потемки нутра. Я-то парень неробкий – но в пылающей топке Сэм спокойно сидел внутри: [3]Улыбаясь слегка, он издалека крикнул мне: «Дверь затвори! Здесь тепло весьма, но кругом – зима, как бы снегу не намело: Как в минуту сию, лишь в родном краю было мне так же тепло». Навидались дел, кто денег хотел, Кто золото здесь искал; Тут въявь и всерьез въелся в жилы мороз — Сказанья полярных скал. Но поди, опиши ночь в полярной глуши — Господи, помоги — Ту ночь, когда средь Лебаржского льда Сжег я Сэма Мак-Ги. Перевод Е. Витковского вернутьсяВ огне сжигаемые тела принимают т. н. «позу боксера», что и увидел лирический герой стихотворения. |
