Богата златом была страна, а женщин – найдешь с трудом;

И Теллус-кузнец издалека привел красавицу в дом.

Был Теллус мастером в деле своем, он был волосат и силен,

Он встретил ее, и в жены ее он взял из Южных племен.

Ее королевой своей избрал; мечтал, чтобы жили в веках

И имя, и сила стальная его – в его и ее сыновьях.

А были в ту пору насилье и зло уделом этой страны;

Законы молчали, и только супруг был стражем чести жены,

Поскольку там было немало таких, кто мог почти без труда

И женское сердце украсть из груди, и душу сгубить навсегда.

И были женщины, на льстецов бросавшие ласковый взгляд;

И пролили реки крови мужья; Король был тому не рад.

И он возвестил свою волю стране, и строгий издал закон:

«Коль кто-то в стране человека убьет – да будет убит и он».

А Теллус-кузнец доверял жене, он с ревностью был незнаком.

На самой вершине холма их сердца светились любви маяком.

На самой вершине их домик стоял, среди кустов и ракит;

Под сенью дубов был их мирный очаг, от взоров чужих укрыт.

И он поклонялся, как ангелу, ей в том доме среди тишины,

И были горячие губы ее, как бабочки крылья, нежны.

А руки, обвившие шею его, как перышки, были легки;

С лица его грусть прогоняла она одним мановеньем руки.

И в час завершения пыльного дня, прошедшего в звонких трудах,

Она выходила, чтоб встретить его, в закатных янтарных лучах.

И был, как храм беззаветной любви, их балдахин – золотым;

И неба купол, как чаша цветка, лазурью сиял над ним.

Бывало, сквозь заросли лилий и роз она торопливо шла, —

Тогда, словно дети, к ней льнули цветы, она им – как мать была.

И ждал от жизни Теллус-кузнец только радость одну,

И он хвалу возносил богам за счастье и за жену.

И жил там писец-красавец, и звали его – Филон;

Имел он лицо Адониса; был строен, как Аполлон.

Он был безупречен в манерах, изящен и неотразим —

И женщины забывали о чести и долге с ним.

Умен был и в играх ловок, был нежен в речах и остер…

Любая ему уступала, и ждал ее скорый позор.

И он упивался удачей; и в день, что ночи черней,

Жену кузнеца он увидел и жертвой избрал своей.

К своим подмастерьям Теллус был добр, как родной отец;

Сказал он как-то в июне: «В полдень – работе конец!

Ступайте и радуйтесь солнцу, идите под сень ветвей,

Плывите по тихим водам, и каждый – с подругой своей.»

И он подумал: «Родная, устрою я праздник и нам;

Мы будем играть словно дети, глаза – улыбнутся глазам;

Украсим цветами друг друга, гирлянды из маков совьем;

Из озера выудим карпа; укроемся в доме своем.

Пускай же кипрские вина текут, услаждая рот;

Сегодня у нас годовщина: со дня нашей свадьбы – год.»

Он шел к ней под пение птичье; от радости пела душа;

Собрал он букет из лилий, к любви, как мальчишка, спеша.

Туда по тропинке прошел он, где в зелени домик тонул,

Где лозами окна увиты… И тихо в окно заглянул.

Усеяли лилии землю; к гортани присох язык;

И в страшную смертную маску лицо превратилось вмиг.

Как инок, что слышит про Деву дурные слова подлеца,

Кузнец содрогнулся, увидев супругу в объятьях писца.

Побрел в свою кузницу Теллус, шатаясь, словно был пьян,

И сердце терзала мука. Но вскоре явился план…

Он встал к своей наковальне, развел в своей топке жар,

Нанес по куску железа он страшный и точный удар.

И искры сыпались тучей; и делалось дело само;

И вот уж оно готово – позорное, злое Клеймо.

Той ночью звезда его сердца и страстна была, и нежна,

Его целовала жарко, – но знал он, что лжет она.

Еще от нее не слышал он столь влюбленных речей

(От страсти женщина зреет, как плод – от солнца лучей).

А он не сказал ни слова; он только глядел во тьму;

Он знал, что она сгорает от страсти – но не к нему.

Волос ее прядь намотал он на пальцы. В его уме

Звучало одно лишь: «Завтра…»; он думал лишь о Клейме.

Назавтра в солнечный полдень он снова пошел домой.

Под солнцем дремала роща, сморил даже бабочек зной.

Он к дому приблизился тихо… Внутри он услышал смех.

Смеялись над ним эти двое, верша свой постыдный грех.

Он вспомнил глаза, что сияли ему лишь в прежние дни;

Не мог он представить, что ныне сияют другому они!

Угаснет отныне сиянье! И вспыхнул огонь в крови;

Сквозь камень он видел их похоть, их радость от грешной любви.

О ужас! Здесь рай был – что нынче потерян, увы, навсегда…

Терпеть уже не было силы; он бросился в ад – туда!

Да он ли был столь бессердечен? Иль, может быть, все это – бред?

И что так пронзило воздух? То был ее крик – или нет?

И дверь, как скорлупка, ударом – и впрямь была снесена?

А жалкая эта блудница – взаправду его жена?

И что же: вот это – любовник, что подло с ума ее свел,

Которому кости крушил он и бил головой об пол?

Хотел раскроить он череп, тонул его разум во тьме…

Но тут он очнулся. Сквозь ярость блеснула мысль о Клейме.

Связал он Филона нагого, потуже ремни затянул,

А рот жены своей милой он шелковым кляпом заткнул,

И крики утихли. Пред нею лежал распростертый злодей,

И Теллус пригнул пониже за волосы голову ей.

Клеймо раскалил он в камине; принудил ее, чтоб сама

Она рукоятку сжала позорного злого Клейма.

Направил он вниз ее руку, и тела коснулся металл,

Пред нею Филон извивался, пред нею Филон кричал.

Он трижды проделал это, к мольбам и стенаньям жесток:

Чела железо коснулось, и дважды – коснулось щек.

Когда это сделано было, сказал он жене: «Взгляни —

Ты славно его заклеймила! Теперь я разрежу ремни.

О как же ты сладко, отмщенье!» – и путы разрезал он.

Шатаясь, рыдая от боли, поднялся с пола Филон.

И тот, кто был схож с Аполлоном, кто женщин пленял красой, —

Стал страшен, подобен сатиру, и скрылся во тьме ночной.