Женщина и ангел От блужданий по райским кущам утомился небесный Дух. Струны арфы его умолкли, и сияющий нимб потух. И тогда всеблагой Создатель к утомлённому снизошёл: Да низринется с горних высей в нижний мир, в человечий дол. Дух одежды свои расправил, чтоб сошли за земной наряд. Со святым Петром попрощался у распахнутых райских врат. Гласов ангельских хор бесплотный спел прощальный псалом ему. Снизу пялились бесенята сквозь густую адскую тьму. Златовласый, небесноглазый – красотой он всех затмевал. Перед ярким ангельским ликом Аполлон – и тот спасовал. Как изгиб Купидонова лука, был рисунок губ его смел. Бабы липли к нему, как мухи – только он на них не глядел. Но одна отыскалась всё же – хороша, свежа, молода. Прошептала: «Я тебе нравлюсь?» Он смятенно ответил: «Да». «Обними, поцелуй, потискай – да возьми меня, что стоишь?» Он в ответ с неприязнью молвил: «Ты греховное говоришь». Посмеявшись его стесненью, попрекнула она шутя: «С виду молодец ты что надо, а лепечешь будто дитя. Обносилось старое платье, путы скинуты – это ж смех! Пусть святоши-старцы толкуют, что есть Благо, а что есть Грех!» И тогда Господь, убоявшись, отозвал посланца небес: Искушенья не знает Ангел, а поди ж ты – попутал бес! И запел Сатана, ликуя, загоняя рефрен в стихи: «Да вовеки не разлучатся Добродетели и Грехи!» Перевод А. Кроткова Утешение
У тебя сплошные беды: Ни работы, ни жены, Никому ты стал не нужен, Спину ломит, сны дурны, Жизнь исчерпана до донца, Мог бы – в гроб живьем залез, Но тебе остались солнце И лазурь небес. Это небо голубое, Словно райские врата, Жар полуденного зноя, Темной ночи немота, Птичье пенье, пчел гуденье, Перелески и ручьи, Ключ студеный, луг зеленый — Не хандри, они твои. И никто не в силах это У тебя отнять, браток, Даже если ты измучен, Беден, болен, одинок. Оборванец ты недужный, Но зазря не сквернословь: У тебя есть всё, что нужно — Бог с тобой, и Он – любовь. Перевод Ю. Лукача Песня непосед Не манил нас правоведческий диплом, Не сиделось нам в конторе за столом, Кровь кипела в наших жилах – ей противиться не в силах, Потонули мы в разгуле удалом. Жизнь катилась и азартна, и лиха, Подсыпал нам дьявол перцу в потроха, И отправили семейства, видя эти лиходейства, Нас подальше от себя и от греха. Нам пришлось покинуть наши города, Погрузиться на заморские суда, Но нисколько не страшила Нас далекая могила — Мы с отчизной распрощались навсегда. То по горным кручам тащим свой рюкзак, То в саванне разбиваем бивуак, Без труда вы нас найдете и в пустыне, и в болоте, Всюду там следы оставил наш башмак. Мы – свободы вековечные рабы, Не объезжены, бесстыжи и грубы, Но найдется много чтящих нас в любых дремучих чащах — Мы, как воины, готовы для борьбы. Мы шагаем в темноту без пышных фраз, Только горести – морщинами у глаз, Мы живучи, словно кошки, Безрассудны, не сторожки, И со смертью танцевали мы не раз. Ищем золото средь северного льда И пасем на юге тучные стада, Крепким балуемся ромом и уходим с крепким словом В час, когда к концу приходит чехарда. Мы идем по жизни смыслу вопреки, Мы грешны, но наши плечи широки, Чтобы вынести укоры, ждут нас прерии и горы, В городах мы просто сдохнем от тоски. Даже время нас не сдвинет ни на пядь, Наше бремя это, наша благодать; Мы останемся такими — Позабудьте наше имя — Нас не стоит ни любить, ни вспоминать. Перевод Ю. Лукача Канун Нового года Лютует стужа сегодня в порту, у пирса море ревет, Во мраке волны ломают мол, свистит и хлещет метель… По снегу и льду я еле бреду… Кончается старый год… Я болен и слаб, и мой корабль давно уже сел на мель. В салуне Мак-Гаффи грохот и звон, там весело и тепло. Во рту у меня ни крошки с утра, от слабости ноги дрожат! Зайду в салун, подремлю в углу тоске-печали назло. Глядишь, нальет глоток от щедрот кто-нибудь из ребят… Парням забава: «Эй, пьянь-халява, ползи уж, коли ползешь!» «Выпьешь?» – спросят. «Благодарю. Я выпить, и впрямь, не прочь!» Кто я? Пропахший ромом урод – для пьяных шуток хорош… Разбитый бот, потерявший грот в эту веселую ночь. Мак-Гаффи показывает юнцам, как с правой Фитцсиммонс бил, Толкует бармен про Таммани-Холл, опять у «ослов» скандал… Скорей под шумок присесть в закуток… Совсем не осталось сил, И кружится комнаты карусель… О, Боже, как я устал! * * * Букетик роз у нее на груди… Был сладок их аромат! Под сенью низко склоненных пальм стояла наша скамья, Играли Штрауса, и лилась прохлада в наш зимний сад, Коснувшись тонкой ее руки, в любви ей признался я. И замер смех у нее на губах, ко мне склонилась она… В ее огромных темных глазах увидел я райский свет! Бежали мгновения, я молчал, она была смущена… И алую розу, сорвав с груди, мне подала в ответ. И громче вальс зазвучал в ночи, и стало светло, как днем, Я обнял ее и поцеловал, и мир был для нас одних… «Она моя, моя навсегда!» – гремели в сердце моем Все новогодние колокола… Я все еще слышу их! Ужели забуду последний вальс и скрипки горестный стон? Ужели не вспомню прощанья час и очи, полные слез? Ужель не вернется сон золотой, святой беспечальный сон О долгой-долгой жизни вдвоем в долине счастливых грез? Я все растерял на своем пути, прости меня, Этель, прости! Увяла алая роза твоя еще полвека назад… О, лучше тысячу раз умереть, чем все это вновь пройти. Я грешен, Этель, я пал на дно… Я плачу, Господи свят! Но что это? Снова колокола? Иль это гремит прибой? Ты видишь, Этель? Вот я стою – и будто предан суду… И строг Судия, и шепчу ему я: «Господь, я чист пред тобой!» О, Этель, ты слышишь колокола? Встречай меня, я иду! |
