Наша дрема длится веками – первобытных сосен покой;

Под мха седыми клоками теснее смыкается строй,

Все глубже хватка в стылую хмарь, бессолнечных дней чередой.

Штормами изранены склоны – там наши столпились полки;

Пускаясь в набег на пустынный брег, песнь поем океанской тоски;

От владений морей до владений снегов наша власть крепка, как тиски.

Мы скудной страною гонимы, заперты тундрой и льдом;

Нами Севера земли хранимы, нам твердыней стоять и щитом,

Покуда последней лавиной рухнет мир, как карточный дом.

Нам – от глухого начала, сквозь эпохи мертвого сна;

Нам – тот удар, когда камни и пар метнула шипя глубина;

Нам – ледниковая поступь, медлительна и холодна.

С востока ветры, с запада ветры, странствуя там и тут,

Ваши песни пойте в вершинах крон, пусть людей сыновья поймут:

Несравненные сосны в начале пришли, последними сосны уйдут!

Мы столпы благовонного храма; мы венец, где орлы парят;

От нависшего полюса ветер падет, и старейшин рушится ряд;

Но где воин пал средь крошливых скал – стеною встанет отряд.

Из мрачной утробы каньона – в рост; разлеглись на коленях долин;

От белесой каймы морской бахромы до небо скребущих вершин

Мы восходим, и вод златоглазых болот ловим блеск в просвете лощин.

Поднимись на горбатый водораздел, огляди открытый простор:

Сосны и сосны, и темные сосны – насколько видит взор;

Доблестных рыцарей строг легион в верховном владычестве гор.

Солнце, луна и звезды, – скажите, разве не ввек,

Как нынче, стоять нам стражей, взирая на времени бег,

Часовыми безмолвья, в чьей власти земель пустынных ковчег?

Глушь зовет меня – послушай – запустение рыдает!

Догадалась, испугалась, хочешь силой удержать?

Плачешь ты во сне, и слезы на щеках твоих мерцают —

Слышишь дали отголоски, что зовут меня бежать?

Заклинают: брось подругу! Просят, молят дни и ночи,

Север стонет, запад стонет – плач с равнины, с диких гор;

День и ночь – ты, верно, слышишь? – ну, а мне уж нету мочи:

«Возврати, кого взяла ты: нам он отдан с давних пор».

И преследуют, терзают окаянные просторы —

Хнычут, воем завывают, будто в каждом есть душа:

Это полюс ограждают коченеющие горы,

Мрака стылые пустыни, одиночеством страша.

По кострам моим тоскуют: не мелькнет ли бесшабашный

Блеск на ледяной равнине, где царит одна пурга.

Я друзей мечтал найти в них – одинокий и отважный,

И меня, как прежде, любят верные мои снега.

Кличут снова – впору сдаться: бесполезно отрекаться;

Зачарован, как ребенок, кроток, как зверек ручной —

Наяву, во сне страдаю; не уйти от них, я знаю:

Тихих голосов оковы – власть Безлюдья надо мной.

Я боюсь сказать, родная; мне не вынести прощанья;

Потихоньку, до рассвета, от любви твоей сбегу.

О, жестоко, как жестоко! – слышит Бог мои рыданья;

Но создавший всё, Он знает – у Пустыни я в долгу.

Когда окончится длинный день, и Хозяин даст мне расчет —

Думаю, в адскую пропасть меня пламя не завлечет.

И поповский рассказ про дорогу в рай, полагаю, тоже брехня;

Надеюсь только, что миг тишины – миг отдыха ждет меня.

На лицо мое грубое посмотри, неловким словам внемли:

Я, Господи, выполнил Твой наказ, трудясь на лоне земли.

Мелких хозяев обслуживал я, чтоб крупными стали они;

Я, поденщик, как пес в канаве умру – мои окончились дни.

Я использовал силу, что дал Ты мне, и ничего не таю:

Шесть десятков лет проработал я, и всё – во славу Твою.

Нынче, Хозяин, я сломлен, согбен, и душат хрипы в груди.

Но всё же я сделал дело свое, строго меня не суди.

Ты знаешь, как часто бывал я глуп, как часто бывал я слаб,

Сколько денег мне дьявол велел просадить на виски, на карты, на баб.

Сколь часто я, как последний дурак, вел себя на долгом веку,

Утехой служа льстецу, подлецу и шлюхиному кошельку.

А потом всё равно возвращался туда, где жернова и кайло,

Я жил трудягой, и потому не было мне тяжело

Ничто, кроме тяжкой работы ума (кто бы мне его одолжил?).

Я, как зверь, тратил зверскую силу свою: как приказывали, так и жил.

Одинокие дни и дороги мои были радости лишены:

Поцелуя любимой я не познал, не изведал ласки жены.

Женщины видеть хотели во мне животное естество,

А я бы на виселицу пошел ради взгляда любви одного.

Обладал я силой двоих мужчин, одичал я в глухом краю.

О, как дорожил бы женщиной я, о, как берёг бы семью!

В сотворенном Тобою мире я жил, пусть Тебя и хулил со зла,

Но я прожил жизнь, и по мне она не самой подлой была.

Рабочий, вечно по пояс гол, и уж некуда быть грязней;

Я копал канавы и спал в хлеву, где другой держал бы свиней.

Я прорубался через тайгу, минуя стремнины рек,

Зарывшись в глину, строил дворцы, каких не видал человек;

Я шахты рыл, я дороги стелил среди болотных пучин,

Ибо решителен был я и тверд – мужчина в мире мужчин.

Я, Господи, выполнил Твой наказ, я ныне к Тебе иду, —

За грехи осуждать меня не спеши, но суди меня по труду.

Я, Господи, сделал всё, что мог… До смерти подать рукой.

На Западе гаснет последний свет… Я заслужил Покой.

Если в схватке с чемпионом в первом раунде ты лег —

        Не сникай.

Если ты побит вчистую, под собой не чуешь ног —

        Не сникай.

Отбивайся, чтобы страх твой он почувствовать не мог,

Пусть лицо разбито в кашу – преподай ему урок,

И пока пластом не ляжешь, налетай как петушок —

        Не сникай.

Жизнь – сплошная потасовка, сроду так заведено —

        Не сникай.

Если ты боец неважный, остается лишь одно —

        Не сникай.

Не показывай народу, что в душе черным-черно,

Улыбайся непреклонно – трын-трава и всё равно,

Коли счастья пожелают – пожелай ответно, но

        Не сникай.

Бодрый ты с утра пораньше, или же наоборот —

        Не сникай.

Хорошенько высыпайся, даже если сон нейдет —

        Не сникай.

Ныть и хныкать бесполезно – до добра не доведет;

Кто предложит мировую – отрекайся наперед;

В том беда, что неизвестно, ты побьешь иль он побьет —

        Но смекай.

Если снова невезуха – не давай попятный ход;

Блефовать – пустое дело; верь в себя – и повезет,

        Не сникай.