Наконец, рейтары медленно тронулись к лесу. Варивода нетерпеливо посмотрел на атамана. Взгляды их встретились, и сотник понял: пора! Он крепко насунул шапку, чтоб не свалилась в бою, упругими ногами натянул стремена.

— Помоги мне бог!.. — прошептал Гаркуша и поднял руку.

Сотник коротко свистнул.

Опушка леса внезапно ожила, загудела топотом и гиканьем. Казацкие кони, выбравшись на прибрежный луг, легко понесли всадников. А те, взметнув сабли, прижались к гривам в неудержимой ярости. Рейтары и драгуны не слыхали команды пана стражника. Они скорее инстинктивно поняли, что надо делать, и поспешно выхватили из ножен сабли. Но пустить коней навстречу черкасам не смогли. Успели только поднять над головой сталь, защищаясь от первых ударов.

В какое-то мгновение у Гаркуши появилось желание помчаться в то место, где колыхалась хоругвь и мелькала широкополая шляпа. Встретиться бы с ним на ровном поле!.. Но подавил это желание, понимая, что сейчас не об этом думать надо. Врубиться клином между рейтарами и драгунами казаки с ходу не смогли. Сберегли тех железные кирасы. Все же смяли рейтар, и они стали отходить, теряя всадников. Гаркуша заметил, как бросился к драгунам Мирский и те, построившись в каре, парировали казацкие удары. Сверкала сталь, с диким ржаньем носились раненые кони, путая команды, гудели рожки. Драгуны не слушали команды и, словно обреченные на смерть, шли бесстрашно под сабли.

— Через минуту будет поздно! — прокричал себе Гаркуша: войско приходит в себя. Выхватив из-за пояса платок, отчаянно замахал им над головой.

С правой стороны леса вместе с топотом коней к реке полетело громкое и раскатистое: «Слава!..» Засаду, да еще в засаде, стражник Мирский не ждал. Острые глаза Гаркуши заметили, как на мгновение Мирский прикрыл лицо рукой в черной перчатке. Стражник понял, что сейчас отряд наверняка рассыплется и собрать войско будет невозможно. Черкасы станут крошить его по частям, отделив рейтар от пикиньеров. Кусая до крови губы, он с ужасом думал о ловушке, в которую заманили его казаки. Это тот поганый купец сумел обольстить войта…

Гаркуша на мгновение потерял из виду стражника. Когда снова заметил его шляпу — было поздно. Подняв серебристые брызги, конь его вбежал в воду и пошел к другому берегу.

— Убег! — вырвалось у Гаркуши. — Ах, нечисть!

Казаки все же зашли со стороны реки, отрезали дорогу к броду и завязали смелый бой. Драгуны, поняв безвыходность положения, перестали поддерживать рейтар и, рубясь, стали отходить к реке. Воин, державший хоругвь, сторонясь боя, устремился к Березе. Увидав, что хоругвь уходит, Гаркуша, стегая коня, пустился за воином.

— Хоругвь!.. Держи хоругвь!..

Воину преградил путь казак. Ударились сабли. Лошадь у воина была прыткая и сильная. Встав на дыбы, она резко повернулась и, обходя казака, пошла к реке. Наперерез коннику летел Гаркуша. Воин почувствовал, что теперь ему не уйти: зажат с двух сторон. Расстояние стремительно сокращалось, и он бросил хоругвь. Древко попало под задние ноги коню, сцепив их, словно путами. Конь, упав, вышвырнул из седла воина. Пролетев аршин шесть, он не поднялся. Казак подхватил хоругвь и поскакал к лесу.

И все же драгуны пробились к реке. Отбиваясь от наседавших казаков, бросились в воду, ища спасения на другом берегу. Гаркуша перехватил Вариводу. Конь Миколы тяжело дышал, а сам Варивода задыхался. Лицо его было мокрым. Он поминутно вытирал рукавом лоб и убирал волосы, сползающие на глаза.

— Стой! — приказал Гаркуша.

— Кажется, одолели, — Варивода тревожными глазами смотрел, как все еще мелькали кони. Рейтары один за другим уходили вдоль берега вниз — брод держали черкасы.

— Одолели! — Гаркуша смочил языком пересохшие губы и завертелся в седле, вглядываясь в сторону. Там рубились двое. — Кто же это?

В стороне леса сцепился казак с рейтаром. Сверкая саблями, они то сближались, то расходились в стороны, ища момент для последнего, решительного удара.

— Алексашка! — узнал Варивода. — Не выдюжит хлопец!

Сотник ударил коня в бока, и тот рванулся с места.

Алексашка не ждал помощи и не просил бы ее, если б даже и пришлось туго. Вместе с сотней он мчался на рейтар, и случилось так, что не скрестил саблю. Дважды рубил по спинам, и оба раза отскакивала сабля от кирасы. На скаку замахнулся на него драгун. Алексашка подставил саблю. Выручила саморобка. Только концом чиркнул лях по кунтушу и разрубил полу. Алексашка побелел: беречься надо! И в этот миг увидал капрала Жабицкого. Плащ на нем был изорван и болтался клочьями. Под плащом виден рейтарский сюртук, поверх которого затянута короткая кираса. Со шлема на затылок спадала узорчатая кольчуга.

— Свел бог! — крикнул Алексашка и, повернув коня, пошел на капрала.

Жабицкий оторопел: на плюгавой лошаденке, с непокрытой головой идет на него черкас.

— Пся мать! — гаркнул капрал и, подняв саблю, пошел навстречу Алексашке.

Алексашка выкинул вперед упругую руку, и сабля капрала со скрежетом прошла по стали, ударила в рукоять.

Жабицкий не дал жеребцу уйти далеко, повернул его и, вглядываясь, чтоб не налетели казаки сбоку, снова пошел на Алексашку. Из-под козырька железного шлема капрал с лютой ненавистью смотрел на мужика и не мог понять, смеется ли над ним схизмат или впервые сидит в седле. Держит саблю перед собой, как свечу. Жабицкий размахнулся. В тот же миг поднял саблю Алексашка. Сухо динькнула сталь, выбив искру, и конец сабли, отвалившись, врезался в землю. Капрал Жабицкий оцепенел от ужаса. Лицо его, потное и красное, побелело. Глухой дрожащий крик сорвался с уст капрала:

— Не смей!.. — согнутой левой рукой он прикрыл лицо.

Тяжело дыша, неспокойно гарцевали всадники. Сжавшись в седле, Жабицкий смотрел на Алексашку пылающими обезумевшими глазами. И сейчас, обезоруженный, он не хотел признавать преимущества смерда над ним. Вместе с тем, в глубине сознания ощутил, что он во власти этого изорванного, обросшего мужика на рябой кобыле. Внезапное чувство страха овладело капралом, и он увидел ее, смерть, в сверкающей над головой полоске стали.

— А ты смел?!. — Алексашка занес саблю. — Сколько черни побил в Полоцке, помнишь?.. Сколько погубил в Пиньске, помнишь?.. Сколько обид чинил люду простому? И думал, что не услышит господь молитв наших, не увидит сиротских слез?!. Долг платежом красен, пане капрал!..

И опустил саблю…

Закинув голову, сполз с седла Жабицкий. От мертвого шарахнулся в сторону жеребец и пошел, волоча длинный повод. Алексашка соскочил с седла, поднял обломанную саблю капрала.

Подъехал Варивода.

— Выручать хотел… — Взял обломок из рук Алексашка повертел и, рассматривая, прочел: — «Ян-Казимир король»…

Варивода воткнул обломок в землю, прижал сапогом. Обломок спрятался по самую рукоятку.

Уже не звенела сталь оружия, но и не стояла тишина на пожухлом осеннем лугу — черкасы перевязывали раны и копали могилы убитым. На другом берегу Березы рожок собирал разбросанное войско. Из кустов орешника выходили пикиньеры и, с опаской поглядывая на реку, торопливо поднимались на косогор.

Поручик Парнавский загнал коня. Не доехав до Озарич семи верст, конь рухнул на дороге и остался лежать с открытыми печальными глазами. Поручик пересел на коня рейтара и, безжалостно хлестал его, помчался дальше. Парнавский знал, что гетман Януш Радзивилл вышел из Несвижа с войском и ведет его на Лоев, где бродит по лесам шайка здрайцы Кричевского. По слухам, Кричевский собрал пять сотен черни, и если ее не разогнать, один святой Иезус может знать, чем обернется это скопище схизматов. Но гетман торопился не очень. «Устраивает охоты на зверя, когда горит под ногами земля…» — со злорадством подумал Парнавский. Стражник литовский знал, что Януш Радзивилл был благосклонен к Парнавскому, и только потому отправил именно его с дурной вестью о разгроме отряда.

Мчался Парнавский недолго. В полудень, миновав Озаричи, часа через три увидел войско. Оно тянулось медленно по старому Логишинскому шляху, обсаженному березами. Войско шло огромным обозом, в котором содержались все воинские припасы, необходимые в больших походах: ядра, бочонки с зельем, пули, ольстры, черенки для пик, алебарды и все остальное, что также надобно — книги со священными писаниями, посуда для воевод, сундучки с лекарствами, кандалы для татей и другие принадлежности. Поручик, увидев крытый высокий дормез, направился к нему. Стража расступилась, и, остановив покрытого испариной коня, он соскочил у самого дормеза. Нога не выскользнула из узкого стремени, и Парнавский упал. «Дурная примета!..» — мелькнула тревожная мысль. Быстро поднявшись, посмотрел на открытое оконце, за которым застыло бледное, неподвижное лицо гетмана. Парнавскому показалось, что уста Януша Радзивилла скривились в презрительной улыбке. Но гетман ничего не сказал. Став на одно колено, Парнавский с тревогой посмотрел в лицо Радзивиллу.