— Все, пане, — кивнул Фонька.
— Беги на пристань, — купец хлебнул квасу и, затолкав в рот хлеб, вышел из хаты. — Вон барка моя. Пеньку укладывают.
Фоньке понравилось на барке. Судно хоть и старое, да крепкое, обшитое трехдюймовой доской. На воде его держали тяжелые якоря на жестких пеньковых канатах. На носу работный люд устроил горн, где варил себе трапезу. Сколько барка берет груза — Фонька не знает. Но слыхал разное. Говорят, что тысячу пудов, говорят, что и больше.
Кроме пеньки мужики грузили дубовые брусья. Куда это все гнал купец, кому продавать будет и где находится та самая Любеч, Фонька Драный нос не слыхал, и мужики не слыхали.
Грузили барку два дня. Каких только историй не наслышался Фонька Драный нос за это короткое время! Вечером, усевшись трапезничать, мужик по кличке Косой рассказывал, как неподалеку от Бобруйска, в селе Глусск, хлопы подняли бунт, схватили графа пана Лубинского и повесили на воротах.
— Почему бунт подняли? — допытывался Фонька.
Косой хмыкнул и плюнул за борт.
— Хлоп жениться хотел и нашел достойную себе девку. Явился хлоп к пану Лубинскому, упал в ноги и попросил дозволу. А пан говорит: дозволю, когда покажешь мне девку. Хлоп — дурень! Привел девку в маенток и вместе с ней кланяться стал. Девку посмотрел пан, и пришлась она к сердцу. Ее за руку — и в хоромы к себе на ночь…
А еще мужики на барке рассказывали, как холопы позвали в деревню казаков и рассказали им про обиды свои, что чинил Пан. Казаки заставили пана сидеть под столом всю ночь и через каждый час кукарекать. Прозвище у пана было Петуховский…
Купец торопил работный люд. Ходили слухи, что конных казаков видели несколько дней назад в лесу под Бобруйском. Говорили, что казаков не меньше пяти тысяч. Может, и больше их. Разве кто считал?
На четвертый день барка отошла от берега. Фонька Драный нос стоял рядом с кормчим на корме, длинным шестом помогал отводить барку от берега. Когда вывели ее на стремнину, сама пошла спокойно и ровно. Хороша река Береза! Вода в ней прозрачная. Берега высокие, крутые, заросшие березовым и сосновым лесом. Из чащоб к воде на водопой выходят кабаны; лакомятся осинником сохатые. Часто можно увидеть и пушистого осторожного соболя. Рыбы в Березе — хоть сетями тяни.
Через день барка миновала Паричи. В село не заходили: купец строго-настрого приказал, пока не минуют Паричи, к берегу не подходить. Боится купец, чтоб казаки не подожгли барку. А пристать все же пришлось. В двух верстах от Горваля наткнулась барка на дубовую корягу. Течь здесь быстрая, и корму занесло. Она ударилась о валун. Вылетела в корме смольная пакля, и тонкой струйкой заурчала вода. Мужики переполошились и сбросили якорь. Стали думать, что делать. А выход был один: снять часть груза на берег и законопатить барку.
С низкого борта на песчаную отмель положили трап. Половину дня носили на берег пеньку. Облегчили барку, она поднялась из воды. Мужики собрали хворост, разложили костер. Скатили бочонок смолы, который взяли про запас, снесли на берег чан и паклю. Конопатить дело непростое, и кормчий не доверил Фоньке эту работу, хоть и видел в нем человека мастерового. Фонька Драный нос не обиделся. У берега — густой сосновый лес. Кругом ни души. Пошел в лес собирать ягоды. Земляники в лесу — ковшом черпай. Красные пахучие ягоды таинственно выглядывают из-под ярких зеленых листиков. Фонька Драный нос собирал пригоршнями. Запрокинув голову, широко раскрывал рот и сыпал их, жмуря в блаженстве глаза.
Прошел на поляну, присел у старого, гнилого пня, собрал полную ладонь. Едва запрокинул голову, как несколько сильных рук схватили, придавили к земле, прижали ладонью рот. Фонька Драный нос и охнуть не успел, как оказался связанным. Три мужика в широких синих шароварах склонились над ним. Фонька увидел загорелые лица, черные усы, свисающие змейкой. На голове — смушковые шапки. У двоих — серьги в ушах, на боку короткие кривые сабли. «Черкасы!..» — мелькнула мысль.
— Щоб тыхо було! — приказал один.
— А чего мне кричать, — ответил Фонька Драный нос, все же с опаской поглядывая на казаков.
— О цэ и добро!
Казаки поставили Фоньку на ноги.
— Пишлы!..
Фонька шагал за плечистым, рослым казаком. Руки у Фоньки были туго связаны, и он, спотыкаясь, едва поспевал за ним. Двое шли сзади. Идти пришлось немного, около версты. Вскоре оказались на поляне, и Фонька Драный нос раскрыл от удивления рот. Вся поляна в шатрах и шалашах. Между ними — повозки и кони. Дымят костры, пахнет варевом. Сверкают поднятые кверху отточенные пики. Возле костров и на повозках казаки. Фонька Драный нос впервые услыхал украинский говор и удивился, что много в нем понятных и похожих на белорусскую речь слов.
Подошли к шатру, у которого стоял часовой с мушкетом.
— Зови атамана. Языка привели.
Окинув беглым взглядом Фоньку, часовой тихо и протяжно свистнул. И тут же скрылся за пологом.
Из шатра вышел атаман — среднего роста, чубатый, в темно-синем кунтуше и насунутой набекрень смушковой шапке. За широкий пояс заткнута пистоль, а сбоку сабля. Он был гладко выбрит. По годам не молод, но и не стар. Настороженные глаза ощупывали Фоньку.
— Где взяли? — спросил атаман.
— С барки…
Атаман, подобрав кунтуш, уселся на березовый чурбак и сплюнул. Еще раз посмотрел на Фоньку.
— Какой это к бесу язык?! Хлопа привели.
— Теперь и купцы хлопское надевают. Кто его знает. У него, атаман, на лбу клейма нет.
— Хлопу не на лоб смотреть надо, а на зад…
Казаки дружно загоготали.
— Гарно сказав, батько!
— Скидывай рубаху, — приказал атаман Фоньке. — Сейчас увидим, какого он роду и племени.
— Руки…
Фоньке развязали руки и вмиг сорвали сорочку. Атаман посмотрел на иссиня-красные рубцы, что разрисовали кожу на всей спине, кивнул долговязому казаку:
— Смотри, Микола, как оно, панское письмо, отпечатано.
— Панское, — согласился Микола. — Кажись, свежее?
— Только-только затянулось, — подтвердил Фонька.
— Как звать?
— Фонькой. По прозвищу — Драный нос.
— Нос и впрямь драный. Признавайся, напугали казаки?
Фонька не знал, что ответить атаману. То, что струхнул, так не отнять. А кто бы не струхнул, если навалились внезапно. Не казаки в лесу страшны, а харцизки. Те бродят шайками в лесах и грабят одинаково, что пана, что хлопа.
— Чего пугаться.
— И я о том. Рассказывай, куда путь держал?
Спокойный разговор атамана окончательно успокоил Фоньку и убедил в дружелюбии казаков. Слухи о том, что казаки безжалостно убивают схваченных языков — оказались неправдой. Фонька Драный нос решил, что таить думы нечего.
— На Сечь хочу.
— От панов бежишь?
— Стало быть… — Фонька натянул рубаху, вздохнул. — Купец на барку взял до Любечи. А сам из Полоцка.
— Скажи, не ждут казаков в Полоцке? — атаман пытливо прищурил карие глаза в ожидании ответа.
— Ждут, — Фонька Драный нос подтвердил с уверенностью. — Только и говор о них. Невмоготу стало под паном. Правду бают, что и Хмель из шляхетного рода… — Фонька осекся, подумал, что болтнул лишнее; да было поздно. Увидев спокойное лицо атамана, продолжал: — Пан с паном снюхаться может… И будет на Белой Руси казацкое панство.
Стоявшие поодаль казаки засмеялись. И Фонька засмеялся. Только лицо атамана по-прежнему оставалось серьезным, даже строгим. Фонькины речи пришлись ему не по душе. Вздрогнула бровь у атамана и, приподнявшись, замерла.
— У казаков своих земель хватает. И мыслей нет у них на Белую Русь зариться.
— Может, оно и по-твоему, — подумав, согласился Фонька. — Люд говорит, есть универсал гетмана Хмеля, чтоб белорусцам беды не чинить и брать под свою защиту, как братьев. Правда ли это?
— Есть. Рукой гетмана писан.
Об этом универсале Фонька Драный нос слыхал на барке. Кому-то из мужиков в Бобруйске пересказывал писаное монах. Кроме того из уст в уста передают всякие указы гетмана: чтоб беспрепятственно пропускали купцов с товарами, чтоб оберегали церкви и святых отцов от надругания иезуитов, чтоб с почтением относились к бабам и девкам. И еще всякое такое, чего не запомнил. Хотел Фонька Драный нос спросить у атамана, давал ли гетман такие наказы, но не решился.
