После этой второй «акции устрашения», он немедленно перешёл к решающей третьей. Он профессионально быстро выцепил «самого-самого» в качалке и небрежно предложил зашатавшемуся уже вожаку-Андрею посоперничать по части «армрестлинга» или, проще говоря, побороться на руках.

Андрей уже всё давно понял и понуро брёл к своей моральной гибели медленно, словно на эшафот. Был принят обоюдный классический упор и наш «батюшко-красавец» был размазан за полсекунды, чуть не получив зверский вывих. Дальше понеслось обыденное и нудное для таких неловких ситуаций: «Не-не-не, я просто не успел приготовиться, ты рано рванул…». «Монстр из Преисподней» спокойно и невозмутимо предложил повторить публичную казнь ещё. Терпеливо дождавшись полного приготовления сломленного уже духом спарринг-партнёра, «робокоп» демонстративно спросил: «Ну сейчас-то ты готов?». И получив затравленный утвердительный ответ, ровно так же, как и в первый заход в долю мгновенья уложил бывшего уже «предводителя Команчей».

Сгрудившиеся вокруг чудовища поменьше осознали теперь уже окончательно и навсегда, что их «Акела промахнулся». И наш местный Петросян тут же издал ехидный писк шакала Табаки в виде фразы, «ставшей теперь канонической»: «Слышь, Андрюх, а ты его в шашки обыграй, может, в них получится!». Самый быдланский и саркастически-ядовитый хохот бандерлогов высшей категории обрушился на опустившиеся, когда-то самые мощные плечи района поверженного Андрея.

Король коварно был низвергнут и предательски забыт. Но «новый император» оказался на самом деле чуваком вполне себе весёлым и миролюбивым. Он почему-то не стал устраивать резонной в такой ситуации «тюремной» деспотии и просто, без выкрутас и с наслаждением «качал мышцу».

Правда, непостоянные «бандерлоги» подобострастно «кучковались» теперь уже вокруг нового и прекрасного Атлетического Бога.

Я, скорее всего, вновь неприлично повторяюсь, будто старенький дед-маразматик, но однажды, «в молочной нашей юности» мой тогдашний «по-хорошему» чокнутый гитарист Лёшка Каулин «выдал мне во временное пользование» (годика на эдак два) отцовский советский катушечник. И что ещё важнее, плюс к вожделенному магнитофону все драгоценные ленты с музыкой такой затейливой и в таком противоестественном количестве, что это уже было не просто чем-то банально «необыкновенным», а без сомнения, «игриво указующим перстом судьбы», если хотите. Ну а если уж не хотите, то хоть попытайтесь, да попробуйте осознать то «кое-что», случившееся со мной: в тогдашнем «Совке» провинциальному подростку – и всю пёструю до безумия историю «рокенрола» в одно мгновение! Чудо, Божественный Подарок! И я вовсе даже не собирался развязно пошутить сейчас.

И ещё здоровенная «меломанская тетрадь» в придачу! Да и не тетрадью она была даже, а огромным альбомом-фолиантом, вроде зловещего школьного журнала, только не разлинованного, а, наоборот, сияющего радугой. Полнейшая иллюстрация того, что запечатлено на волнительных бобинах моего детства – названия песенок, вызубренные навеки составы, расфуфыренные логотипы, решительно всё!

Отца Лёхи я видел редко. По-моему, он был какой-то классический комсомольский бонза, во всяком случае, стереотипно внешне он мне таким казался: моложавый, с номенклатурными «филатовскими» усиками и вечным новым «винилом» под мышкой, ну как же не «комса́»?

А вот красивая мама Лёхи неизменно встречала нас томным потягиванием, напоминая мне очень соблазнительную и порочную Лору Лайнс из нашего «Холмса» в исполнении прекрасной Аллы Демидовой. Видя первую волосатую личность, заползающую в дом, она лениво тянула: «О-о-о, «малчик»!». Когда появлялся второй нечёсаный персонаж, не меняя интонирования, произносилось: «Ещё «малчик»!».

Если её не было дома, то можно было тайком порыться в пузатых шкафах и найти там, скажем, завораживающий дух альбом репродукций любителя преисподней гражданина Босха, размером метр на метр или же глянцевую подборку полупорнушного Бидструпа. Ни у меня, ни у моих тогдашних невежд-корешей невозможно было даже измыслить себе эдаких сугубо запрещённых, а потому манящих сокровищ.

В общем, ответственно считаю, что развивался я, без сомнения, правильно, хоть и в разрушительном «рокенрольном» направлении. Прибавьте сюда вожделенные кассеты, что опрометчиво проносились домой моим беспечным отцом. Интересного мне там было крайне мало, но перепадал ведь по случаю и тощий Джон Леннон и пухленький Пресли, так что томительное ожидание добычи всегда присутствовало.

Отлично помню «дивный образ» ещё одного дядечки «под шестьдесят» типично «фарцовской» внешности и одеяний, знакомого моего легкомысленного папки. Многое, что являлось непременными атрибутами соцбыта – «скучнючие» Джеймс Ласт, Фаусто Папетти, «Арабески» с «Баккарой», почему-то какие-то дикие певцы-эмигранты, инфантильная японская эстрада и обязательный Высоцкий, всё запросто доставалось через этого «незаменимого деятеля». Для отца – бесплатно, для иных – не совсем. Промышленным оптом он беспрестанно добывал где-то все эти жутковатые в основном новинки и реализовывал ограниченным и непросвещённым гражданам СССР под видом музыкальных иллюстраций «сладкой жизни» там, за манящим бугром.

Если бы вы только могли слышать, как он значительно говаривал: «Когда я выхожу на большую запись…». Серьёзность этой акции не должна была вызывать ни капли сомнения у «простых смертных» от убогого, кастрированного «соц-меломанства». «Различнейшие» ширпотребные «Бони Эмы» и Поли Мориа со временем сменили более модные «общероссийские» «Скотчи», «Видео-кидсы», «Модерн Токинги» и «Бэд Бойзы», но вальяжный дядечка неизменно захаживал к нам и важно выдавал довольному отцу разноцветные кассетки со «второй записью с пласта» (первая была только у Самого).

Чуть позднее он почему-то резко исчез – наверное, конъюнктура капризного музыкального рынка стала совсем уж ему чуждой, и монаршее время его кануло в Лету вместе с рухнувшим, искусственным, но трогательным иногда строем.

Не могу сказать, что вспоминаю так часто, и уж тем более с ноющей ностальгией «школьные годы златые», но в странной памяти неудобно застряло неприятное «что-то», и не вытрясти этот сомнительный сор уже никогда…

В нашем «замечательном» классе, а, думаю, что и в каждом другом, водилось два-три здоровенных и высоченных дебила, завистливых, жестоких и трусливых одновременно. Рыскали они непременно дурно пахнущей кучкой – так можно было надёжно и гарантированно «опустить» любого, кого подлые эти шакалы выбирали на сегодня жертвой. Имён произносить не хочется, кого-то уже и нет на этом свете, а кто-то спрятал свое потаённое зло за семейный, нивелирующий многое, круг.

Теперь они добропорядочные мужья, любимые чадами папаши, а я-то вот знаю, кто они на самом деле и ничто не изменит это адское племя. Просто страшное «это» появляется в них одновременно с рождением и не умирает никогда.

Некоторые из наших «однокашников-отморозков» были не настолько и сильны-то физически, и я с презрением наблюдал их такие жалкие попытки скрыть этот разоблачающий факт. И заливистый внезапный смех разбирал меня, вечного ребёнка даже тогда, когда было мне, прямо скажем, не до «заливистого» смеху.

Один из них, Г. (Г. – это, кстати, весьма в тему, это хорошо и необыкновенно подходит) по время мучительных сеансов принудительного подтягивания на турнике небрежно запрыгивал на перекладину и после второго-третьего неловкого раза судорожно соскакивал на пол и с деланной гримасой боли хватался за плечо. Явно переигрывая даже для школьной самодеятельности, он мужественно кряхтел и разминал «страшные» повреждения руки и досадовал, что, мол, «кажинный раз» одно и то же: «Так-то «пятнашку» делаю запросто, даже ночью, а тут такая беда…». Мне, кстати, кажется, что весьма многие соображали, что тут за дешёвое шапито, но рассмеяться не давал спасительный инстинкт самосохранения – качество и изощрённость мести были бы высочайшего сорта.