Усевшись в большое кресло, Гейб устроил меня у себя на коленях, прижался подбородком к моей макушке и удовлетворённо вздохнул.

– Как мне не хватало этого в последние полдня.

– Мне тоже, – я свернулась клубочком в его объятиях и прижалась к крепкой, широкой, надёжной груди. – И именно об этом я и хотела тебя спросить. Линда сказала, что раньше ты никогда и никого не обнимал. Это правда?

– Линда сказала, что раньше ты никогда и никого не обнимал. Это правда?

– Да. Правда. – И он ещё крепче закутал меня в свои объятия.

– Но… Я не понимаю… Тебе же нравится обниматься, я же вижу!..

– С тобой, Миранда, только с тобой. А до этого я не мог… Боялся…

– Но чего?! – я действительно этого не понимала.

– Отторжения, – и видя мои недоумевающие глаза, Гейб пояснил. – Я ведь рассказывал тебе о своей юности. Про мои шрамы.

– Ну, да. И что?

– Я был уродом, Миранда. Жутким уродом. И от меня все шарахались. Все! Я вообще не знал, что такое не только объятия, а просто прикосновения.

– Но… А твоя мама? Разве она не обнимала тебя?

– Обнимала. Наверное. Но я этого не помню. Когда она умерла, я был младше близняшек. В то время люди жили очень мало, а поздние роды здоровья ей не прибавили. Отцу на меня было наплевать, няньке, по большому счёту – тоже. Именно из-за того, что она не особо за мной следила, я как-то удрал и залез в вольер к полудиким волкодавам. Как уж они меня насмерть не загрызли – не представляю. Алекс услышал мои вопли, примчался и отбил меня – хоть какой-то плюс для меня от его сверхспособностей. Но вред уже был нанесён.

– Господи! Я знала, что тебя укусили в детстве, но таким крохой!!! Да ещё и мамы рядом не было… – Я чувствовала, что ещё чуть-чуть, и слёзы польются просто ручьями. Как представлю малышек на его месте…

А это несложно – они же практически его копия: такие же чёрные кудри, светлые глаза. Только у девочек они просто голубые, без этого умопомрачительного бирюзового оттенка. Любой, кто увидит их рядом, ни на секунду не усомнится, что это его дети. От этого малышки становились мне ещё дороже – они словно были теми детьми, которых я подарила бы Гейбу. Если бы, конечно, могла.

– Да, я был тогда совсем крохой, – продолжил Гейб свой рассказ. – Поэтому всё детство и юность я провёл с клеймом отверженного. Дети насмехались надо мной и швырялись камнями и грязью, взрослые отворачивались и плевались вслед. Женщины закрывали от меня своих малышей – словно я наброшусь и покусаю их, или просто заражу своим уродством.

Всё, я расплакалась. Молча, наклонив голову. Надеясь, что он не заметит.

– Даже отцу было противно ко мне прикасаться. А уж как надо мной насмехалась Рианон. Особенно когда поняла, что, в отличие от большинства тогдашних мужчин, я её и пальцем не трону, что бы она мне ни говорила.

– Как жаль, что я не могу ей врезать. Выкопать, оживить, и снова убить!!!

– Ты ж моя защитница! – Гейб ласково погладил меня по щеке. – И не надо, не плачь, это было очень-очень давно.

– Гейб, скажи, а она была ещё жива, когда ты переродился?

– Да. Ей было где-то около сорока на тот момент.

– Ха! Так ей и надо!!! Она увидела, каким ты стал красавцем, и, я уверена, пожалела, что прежде отвергала тебя.

– Возможно. Но мне было уже всё равно. Мы давно стали чужими. И теперь уже я не желал иметь с ней хоть каких-то дел, как, впрочем, и со всем остальными людьми тоже. Хотя от меня уже не шарахались. Даже наоборот. Но было поздно. Этот комплекс поселился во мне навсегда. Почти навсегда. Кстати, ты знаешь, кто был первым, к кому я прикоснулся?

Я задумалась. Если Гейб задал мне этот вопрос, то я должна знать ответ. Но откуда же мне знать, кто там жил в то время, три тысячи лет назад? И тут меня осенило.

– Ричард!

– Верно, – улыбнулся Гейб. – Малыш Уолси сумел сломать ледяной панцирь, который я растил десятилетиями. Я помню, как Алекс привёз его домой, гордо продемонстрировал всем окружающим, сунул в руки экономке и больше не обращал на него внимания. Та нашла ему кормилицу, но эта женщина не особо интересовалась малышом. И, спустя несколько дней, не выдержав его постоянного плача, я пришёл в детскую. Малыш Уолси надрывался от крика, весь мокрый и грязный, а кормилица дрыхла пьяным сном, напившись эля.

– Разве можно пить алкоголь, когда кормишь грудью?! – ужаснулась я.

– Миранда, это было три тысячи лет назад! – рассмеялся Гейб, и я улыбнулась вслед за ним. – Тогда эль вообще пили все, даже дети. Он не особо крепкий, но, при желании, не зная меры, можно и опьянеть. А кормилица, что называется, дорвалась до халявы.

– И что ты с ней сделал?

– Выгнал, разумеется. Я сам выкормил Ричарда козьим молоком из рожка. Сам купал, пеленал и баюкал его. Я был ему нужен, а он был нужен мне. Тот первый раз, когда я его увидел… Я не знал, что делать, как его успокоить, просто боялся его поломать – он же был хрупким, как цыплёнок. Но когда я развернул его грязную пелёнку, он вдруг схватил меня за палец и посмотрел на меня так, словно бы узнал. Я понимаю, что такие крохи ещё не могут осмысленно смотреть, но тогда мне так показалось. И всё – моё сердце было в его крошечных пальчиках.

– Мне это знакомо, – пробормотала я, вспомнив, что именно почувствовала, когда ручонки Кристи так доверчиво обняли меня.

– Именно из-за него я и взялся управлять поместьем. Отцу было на всё начхать, он мотался по войнам и пирушкам, дома бывал редко, управляющий просто запустил всё, а вместе с ним и экономка. Пока была жива Рианон – она всё же следила за хозяйством, в этом ей не откажешь. А после её смерти всё пришло в запустение от небрежения. Мне, в общем-то, было, по большому счёту, наплевать. Еда и кое-какая одежда есть – и ладно. Крыша над головой – вообще замечательно. Особенно учитывая, что холода я не чувствовал. Но когда оказалось, что из-за этой всеобщей безалаберности страдает мой маленький братик – а он ведь и умереть мог, при таком недосмотре, – я решительно взялся за то, чем должен был бы заниматься Алекс. И, как ни странно – преуспел. Оказалось, что во мне спала управленческая жилка. Земли у нас были хорошие, плодородные, ими просто нужно было как следует заняться.

– А раз уж твой отец вообще никак не годился на роль главы семьи – этим главой стал ты.

– Всё правильно, так оно и было. В каком-то смысле всем, что у нас есть, мы обязаны Ричарду, его появлению в моей жизни.

– Но почему ты с ним не научился обниматься? Ты же понимал, что он тебя не отвергнет.

– Понимал. Но это было слишком трудно. На мой глубоко укоренившийся комплекс наслоилась его невероятная хрупкость. Я прикасался к нему по минимуму, ровно столько, сколько нужно было, чтобы ухаживать за ним. Он обнимал меня, прижимался – малыш Уолси был так же одинок, как и я, – но я просто боялся обнять его в ответ. Боялся и не умел. Всё, что я мог себе позволить – это осторожно погладить его по головке. Я так и не научился обниматься…

– Но он всё равно понимал, что ты его любишь!

– Я надеюсь, – усмехнулся Гейб. – Потому что я действительно люблю его. Я их всех люблю, просто не умею это выразить.

– Поверь, Гейб, то, что ты для них делаешь, дорогого стоит. Конечно, открытое выражение любви очень приятно, – я повозилась в его объятиях, потёрлась губами о его скулу, чтобы продемонстрировать, насколько приятными я нахожу прикосновения, – но ты выражаешь свою любовь просто по-другому. И твои близкие её всё равно чувствуют.

– Я рад этому. Знаешь, возможно, теперь, когда ты помогла мне преодолеть этот мой комплекс – может быть, у меня получится и с другими... Ну, ты понимаешь. Стать немного ближе... Не уверен, что смогу, но я попытаюсь.

– Я уверена, что у тебя получится! И знаешь, что? Начни с детей. С близняшек, с Томаса. Поверь, это ни с чем не сравнимое чувство – обнимать ребёнка!

– Но они такие хрупкие...

– Ничего. Я уверена, что ты прекрасно умеешь контролировать свою силу. Просто попробуй.