Томас тут же задрал футболку, демонстрируя мне загорелый живот на котором заметно выделялась бледная полоса старого шрама. А я задумалась над рассказом Джеффри. Что-то тут было не так, что-то царапало мой разум, некий диссонанс. Колики, полтора зуба, дрыгал ногами... Это звучало как-то... И тут до меня дошло – в два года Томас был ещё младенцем!

– Ты ведь даже ходить тогда ещё не умел. Где же ты взял те гвозди-то?

– Ходить-то он может и не умел, а вот ползал уже вполне резво, – вздохнул Гейб. – Вот и умудрился заползти за диван и там подкрепиться, чем не надо. А я не уследил.

– Кстати, мой шрам исчезнет, когда я переродюсь... Перерожусь... Перерождюсь... Ну, ты меня поняла!

– Поняла-поняла. Он исчезнет после твоего перерождения, так?

– Ага! Главное – не погибнуть до этого. Перерождение исправит любые травмы.

– Правда? – я оглянулась на Гейба и Джеффри.

– Правда, – кивнул Джеффри. – Шрамы исчезают, неправильно сросшиеся кости выпрямляются, даже ампутированные конечности отрастают. Один наш родственник ещё ребёнком попал в автокатастрофу и сломал позвоночник, после чего более семидесяти лет был прикован к инвалидному креслу. Другого лошадь лягнула в голову, проломив череп и задев мозг. Он выжил, но был хуже новорожденного, таких врачи называют овощами. Мы шесть лет кормили его через трубочку, поскольку у него даже глотательный рефлекс пропал. Хорошо хоть дышать мог самостоятельно, ведь в девятнадцатом веке аппаратов принудительной вентиляции лёгких ещё не было. К счастью каучук, который мы использовали для питательной трубки, уже был изобретён, иначе мы бы его до перерождения не дотянули. А сейчас оба живы-здоровы, у одного уже даже дети есть. Так что, если мы живы к моменту обращения – то поправимся от любой болезни, травмы или уродства.

В этот момент мы подошли к клинике и доктор, нырнув внутрь, буквально через секунду появился вновь с мазью для Томаса. Передавая её мне, он распрощался, пообещав держать меня в курсе своих исследований. После чего вернулся к своей пациентке, а мы пошли дальше.

Томасу явно стало скучно идти рядом с нами, он убежал вперёд и, подобрав какую-то палку, стал кидать её Лаки, который с удовольствием бегал за ней. Глядя на эту картину, я вспомнила наш с Томасом разговор перед появлением Линды.

– Я хочу ещё раз поблагодарить тебя за то, что ты согласился взять Лаки.

– Да ладно, ничего особенного, – дёрнул плечом Гейб. – Он вроде бы славный.

Немного помолчав, я всё же продолжила.

– Томас рассказал мне про то, как ты относишься к собакам. И почему.

– Это было давно, – с деланным равнодушием произнёс Гейб, но я заметила, как его рука непроизвольно потёрла щеку. Наверное, там и был тот его шрам.

– Мне жаль, – прошептала я.

– Миранда, нельзя жить прошлым. Нужно идти вперёд. И мне давно пора было избавиться от своей фобии. Да к тому же, смотри, как рад Томас.

– Кстати, о Томасе...

– Да?

– Ну, возможно, это не моё дело, но...

– Миранда, всё, что касается Томаса, теперь и твоё дело тоже. Как ты понимаешь, мы с ним идём в комплекте. Ну, так о чём ты хотела поговорить?

До меня дошло, что же Гейб только что мне сказал. Он и Томас идут в комплекте. То есть, получая Гейба, я вместе с ним получаю и Томаса. А это означает, что я всё же получаю и самого Гейба тоже. И он сам признает это, упоминая об этом настолько небрежно, настолько вскользь, словно это было нечто само собой разумеющееся, нечто, вообще не подлежащее сомнению или обсуждению. Гейб просто теперь мой. А я – его, без вариантов. Это, конечно, пока ещё не объяснение в любви, но самое настоящее заявление о намерениях, пусть и закамуфлированное.

Я припрятала эту вкусную мысль до того момента, когда смогу спокойно и обстоятельно посмаковать её. А пока я должна продолжить неловкий разговор, который сама же и затеяла.

– Гейб, общаясь с Томасом, я вообще забываю, что он не ребёнок. А ведь это не так.

– Он ребёнок, Миранда. Он даже ещё не подросток.

– Но ему тридцать четыре года! Он на десять лет старше меня, но я вижу в нем младшего братишку. Младшего! – подчеркнула я.

– А что в этом плохого?

– Ну... – я не находила слов, чтобы объяснить, что именно мне было странно. – У Томаса же... ну... задержка развития, получается. Инфантилизм. Может, ему учителя нанять? Или я сама могла бы с ним позаниматься. Просто я переживаю за него, понимаешь!

– Да, моя девочка, я тебя понимаю. И рад, что ты заботишься о мальчике. Но поверь, с Томасом всё будет в порядке. Он повзрослеет. В своё время. В соответствии с нашим темпом жизни. Посмотри на него. Разве скажешь, что он не в порядке?

Я остановилась и взглянула на мальчика, который, заливисто хохоча, бегал по лужайке вместе с собакой, а порой и катался с ней в обнимку по траве. Нормальный, здоровый, счастливый ребёнок. Ну, вот опять! Я снова вижу в нем ребёнка.

– Томас – ребёнок оборотней, – продолжил Гейб, вместе со мной наблюдая за игрой мальчика и собаки. – Не нужно применять к нему человеческие мерки. Его развитие соответствует внешности. Он полностью гармоничен.

– Но Вэнди... – в растерянности пробормотала я.

– Вэнди, – повторил Гейб, качая головой. На моей памяти он впервые так её назвал. – Вэнди, Бетти, малыш Эрик. И ещё с полдюжины наших детей по всей стране. Ребёнок оборотня, воспитываемый мамой-человеком. Застрявший среди двух миров. Наша извечная проблема. Скажи, Миранда, только сначала хорошенько подумай, с кем тебе было комфортнее общаться, с Вэнди или Томасом? Не проще, не удобнее, а именно комфортнее? Без напряга?

Я только было хотела сказать, что конечно же с Вэнди, ведь, несмотря на внешность, она гораздо ближе мне по развитию, я даже уже открыла рот, чтобы это произнести, но перехватила внимательный взгляд Гейба и почему-то остановилась. А потом задумалась.

Да, с Вэнди я могла поговорить о нашем, девичьем, или о каких-то достаточно взрослых, серьёзных вещах, несмотря на её внешность...

Опять эта оговорка. А ведь я частенько не ждала от неё серьёзного ответа. Порой путалась, забывала о её реальном возрасте, пусть даже на мгновение. И мне действительно было странно слышать взрослые рассуждения из уст такой крохи.

С Томасом всё было иначе. Я практически не вспоминала о его календарном возрасте. Как верно сказал кто-то из оборотней, возраст – это всего лишь число. Но у меня никогда не возникало проблем в общении с ним. Не было раздвоенного восприятия – когда глаза видят одно, а уши слышат другое. Никаких сюрпризов. Его поведение полностью соответствовало внешности.

Я, наконец-то, поняла, что именно пытался донести до меня Гейб.

– С Томасом, – вздохнув, признала я его правоту. – Мне комфортнее с Томасом.

– Всем комфортнее с Томасом, – улыбнулся Гейб. – Даже самому Томасу. Его воспринимают как ребёнка – и для него это нормально. А вот Вэнди это здорово напрягает. Среди нас-то ещё ладно, но ей ведь и среди людей жить приходилось. Представляешь, каково это – знать, что ты подросток, ощущать себя им, но постоянно играть роль маленькой девочки! Постоянно и ежедневно, без права на прокол. Потому что привлекать к себе внимание просто нельзя!

– Вэнди рассказывала, как ей скучно было в школе.

– Да, именно об этом речь. У Томаса тоже не всё было гладко – ведь, в отличие от замедленного физического развития, умственное у нас идёт даже с опережением. Например, в три года Томас ещё не умел ходить, но уже вовсю читал. Это наш плюс – ведь детям очень рано приходится осознавать нашу уникальность и необходимость хранить тайну. Но иногда это мешает. Например, хотя ты и считаешь Томаса «инфантильным»...

– Уже не считаю! – перебила его я.

– Ну, в любом случае – тут-то никакой «задержки развития» у него нет. И он давным-давно освоил всю школьную программу, ещё до того, как пошёл в первый класс. Ведь к тому времени ему уже исполнилось шестнадцать. Но, помимо этого, он оставался ребёнком – любил играть, шалить, заводил друзей-«ровесников», болтал с ними на уроках, в общем – вёл себя соответственно возрасту, на который выглядел. И в этом было его преимущество. С одной стороны – он не напрягался, пытаясь изображать ребёнка, он им просто был. А с другой – это всё же несколько скрашивало ему скуку школьных занятий. Вэнди же в этом плане не повезло.