— Ты ни на минуту не раскаялся, ты ни на минуту не поверил мне…

Да какая минута! Даже на долю секунды не поверил в то, что я сказала тебе про Артема правду. За что ты меня так унизил?

— Думал колечком все решить? Мне не семнадцать…

И в семнадцать мне был нужен ты, а не то, что ты мог мне подарить. А сейчас, в сорок, я начала сомневаться, что ты мне нужен… вот такой…

Но я не сказала тебе и половины того, что подумала. Все еще надеясь, что ты не отупел настолько, чтобы совсем перестать соображать.

— Что ты хочешь? Чтобы я перестал общаться с Костей? Закрыл с ними бизнес? Что ты хочешь?

В тот момент мы уже заметили вдали огни возвращающегося катера. И этим дурацким вопросом Березов хотел поставить в разговоре точку. Но точки здесь не могло быть. И мне плевать на его друзей, мне плевать на эту гребаную почту и иже с ними — мне нет дела до мнения о себе посторонних людей. Березов поверил им, потому что хотел поверить. И тут руби концы, не руби, наш корабль никуда больше не поплывет… с такой пробоиной.

— Ничего не хочу.

Я уже давно не сидела у него на коленях. Я стояла у столба. Позорного. К которому меня крепко-накрепко привязали чужие слова, мхом проросшие в мозгах моего мужа.

— Хочу шампанского. Я поставила его в холодильник. И только посмей испортить моему сыну такую ночь. Только посмей!

Я нарочно сказала «моему» — мне не хотелось иметь в тот момент с Березовым ничего общего. Даже сына.

Он не поправил меня. И я мысленно поблагодарила его. Вот от всей души! Захотелось собрать манатки, запихнуть что поместится в рюкзак и свалить на край света. Единственное, что останавливало меня, так это разговоры за спиной. Я боялась причинить боль тем, кто за меня действительно переживает. Их мало, но они есть. И все эти люди сейчас рядом со мной на маленьком клочке финской земли. И я вдруг, как никогда раньше, почувствовала перед ними ответственность. Мне надо будет расхлебать свою парашу тихо. Очень тихо.

— Давайте пить шампанское, — сказала я по-английски. — Это лучшее лекарство.

— Лучшее лекарство — это молитва.

Я даже почувствовала, как у меня скрипнула шея, когда я повернула голову к Эйлин. Она не красовалась кольцом. Наоборот держала руку за спиной, будто стеснялась нас. Но только не надо лечить стеснительность Богом!

— Нам так монашки в школе говорили, когда мы просили у них таблетки от головной боли. У нас так и в больнице говорят.

Наверное, она пыталась пошутить, и я улыбнулась.

— Мне в больницу не нужно. Я лучше за стол.

И я лучше зацеплюсь за руку сына, чем… Не тут-то было — Березов схватил меня за талию раньше, чем я подвинула больную ногу на первый сантиметр. Не буду же я при сыне слезать с его рук!

— Что у вас стряслось?

Только матери сейчас не хватало! Хотя чего я ждала? Разве бабушка пойдет спать, пока внучок не вернется целым и невредимым…

— Ничего плохого. Только хорошее. Папа спит?

Мать вышла на веранду одна. Не в халате. В той же самой одежде, в которой была вечером.

— Нет, — отрезала она, глядя в упор на мою ногу.

— Тогда зови его сюда! И, Слав, опусти меня уже в кресло.

— Мам, я принесу с кухни стул…

Такая забота дорогого стоит… Уж с Березовым мне придется заплатить по всем счетам, не только за электричество, которым я сейчас могла долбануть всех.

— Сначала шампанское.

— Что празднуем? — мать уже вернулась на веранду с отцом.

— Мам, подожди…

Я уже сидела в кресле, и Миша бережно подставлял стул мне под ногу. Березов принес бокалы. Мишка сбегал за шампанским.

— Отдай отцу, пусть он откроет.

— Так что празднуем? — не унималась бабушка, уже поставившая на уличный стол мои светящиеся вазочки.

Мы все сели за стол.

— Миша, ну давай, не тяни… — повернулась я к сыну. — По-русски только. Эйлин уже в курсе, — последнюю фразу я добавила по-английски и подмигнула пунцовой невесте.

Миша с горем пополам сообщил бабе с дедом о предстоящей свадьбе. Хорошо, что мои родители сидели. Наверное, Катерина Львовна в душе надеялась, что у внука с ирландкой все несерьезно.

— Слава, чего ты ждешь?

Видимо, команды от меня. Пробка выстрелила, и он залил пеной половину стола, но все же нам досталось по паре глотков. Впрочем, у нас у всех и без пузырьков кружилась голова. Звон бокалов, крики «горько»… Да, я действительно это выкрикнула громче всех. И мне хотелось, чтобы Березов понял, как мне сейчас горько… Из-за него и радостно за сына.

Эйлин хотелось провалиться на месте, и я совсем не могла понять, почему она нас так стесняется. Что плохого в поцелуе на людях? Почти родных людях.

— Яна, что с ногой? — наклонилась ко мне мать, якобы собирая со стола пустые бокалы.

— Катя, с ней все нормально, — почти рявкнул Березов, у которого уши, похоже, превратились в локаторы. — Будет плохо, отвезу ее в больницу.

Мать выпрямилась и молча удалилась. Березов сделал шаг к моему креслу.

— Спать? Или еще посидишь?

И сам сел рядом. Все время он простоял за креслом моего отца, напротив меня через стол.

— Зависит, когда ты сам пойдешь спать. Я без тебя теперь и шагу не могу ступить.

Ему не понравился мой тон, но я млела от лицезрения тени, которая скользнула по его лицу.

— Яна, — он наклонился ко мне. — Три дня мы это не обсуждаем, поняла?

Я кивнула.

— Мам, мы завтра никуда не едем? — высунулся на веранду Мишка. — Можно спать?

— Спать всегда можно. Но вы куда-нибудь все равно поедете. Мне сиделки не нужны.

— Так папа без тебя никуда не поедет.

Миша перехватил взгляд отца, и я тоже его поймала — хмурый.

— Поедет. Я справлюсь сама…

— Ничего ты не справишься, — бросил Березов зло. — Миша возьмет деда с бабкой и поедет сам. Они тоже нигде здесь не были.

— Договорились, — бросил сын и исчез, забыв пожелать нам доброй ночи.

Точно чувствовал, что она у родителей доброй быть не может.

— Давай я дам тебе нормальное обезболивающее?

— Виски?

— Яна, можно без шуток? Хоть один раз. Я ведь вижу, что тебе больно.

— Очень. Только мне не помогут ни виски, ни таблетка.

— Яна, мы же договорились. Не начинай сейчас, — он поднялся из кресла. — Пойду гляну, угомонились наверху или нет…

Собака навострила уши, но я приказала ей лежать под столом. Березов вернулся с двумя стопками виски. Интересно, он вообще поднимался наверх или нет?

— За тебя, — он вложил мне в руку стаканчик с горячительной жидкостью. — Чтобы ты крепко стояла на ногах и не падала.

— За нас мы уже не пьем?

Я не могла молчать. Не могла три дня делать вид, что ничего не произошло.

Березов тяжело выдохнул, раздув щеки, точно при флюсе.

— Яна, Яна… Как бы мне хотелось отмотать время назад…

— На сколько? На двадцать пять лет назад? Чтобы послушаться Костиного совета…

— Яна, — он рычал. — Прекрати. Мне больно. Очень больно. Все люди оступаются. Некоторые ломают себе ноги и им приходится заново учиться ходить. Я бы очень хотел научиться идти с тобой в ногу.

— Зачем, если ты мне не доверяешь? Зачем, если ты мне не веришь? Зачем все это нужно?

Я шептала, украдкой поглядывая на дверь. Нет, нас не подслушивают. Да даже если бы хотели, мы слишком тихо говорим. Слова лишь мешают понимать друг друга. Зорко одно лишь сердце. Так ведь, мудрый Лис? А все люди одинаковы…

— Яна, я хочу тебе поверить. Очень. Но как это сделать? Подскажи.

— Никак. Вера либо есть, либо ее нет. Будет обманут тот, кто хочет быть обманутым.

— Яна, я люблю тебя. Разве этого мало?

— Выходит, что мало.

— И как нам быть?

— Пойти сейчас спать. Завтра отправить детей в замок или в музей. Приготовить ужин, поддержать вечерний разговор, снова лечь спать, снова проснуться… Это очень сложно, но у нас нет выбора. Мы все еще живы.

Березов толкнул своим стаканчиком мой и снова тяжело выдохнул.

— Я впервые хочу, чтобы ты напилась. И я мог бы сказать себе — она пьяная и не понимает, что несет. Проспится и снова станет моей Янкой.