Я передернула плечами, испугавшись, что она сейчас тронет меня, и я разревусь. Нет, не тронула. Просто вышла, пожелав мне доброй ночи, и попросила разбудить ее, если мне вновь сделается плохо с животом. И закрыла дверь. А я сразу рухнула в кровать и прокусила подушку, чтобы не закричать — дура!

Дурой была я — за все: за дурацкую тошноту, за притон, за поцелуй с прокуренным идиотом, за рев на груди у Березова, за то, что рассказала предкам про уроки вождения… Уроков больше не будет. Как и дяди Славы. Он на меня обидится за предательство. И правильно сделает. Так мне и надо! Зато не услышит про себя то, что услышала про него я. Мать идиотка. Полная! Но Инну я прибью! Тварь! Не настолько она была пьяна… Гадина! Шалава продажная…

Я грызла подушку, заглушая рыдания, которые разрывали грудь. Зачем только я пошла в этот дурацкий клуб?! Зачем… У нас с дядей Славой все было просто замечательно, а теперь…

— Спасибо, что поцеловали меня, сеньора.

Я сжала губы. Вот зачем он это сказал сейчас? Ведь можно было спокойно развернуться и пойти домой, считая произошедшее всего лишь частью танца. Ну как у Патрика Суэйзи в «Грязных танцах» — они ведь, выходя из клуба, не перетирали друг с другом, кто кого в этот вечер лапал. Это часть танца, не более того! Это просто песня… Ну и… вермут, наверное. Да, виноват вермут. Не мое же желание поцеловать незнакомого мальчишку? У меня не может возникнуть такого желания. Никогда. Он же не старше моего сына, а я, наверное, намного младше его матери. Даже среди своих знакомых я родила первой.

— Забудь!

Я даже махнула рукой, чтобы у него никаких иллюзий на свой счет не осталось.

— Это часть танца…

Да, да, я говорила, не могла остановиться говорить. Нам надо поставить все точки над «i», пока мы не покинули клуб. Иначе с ним наедине я не останусь. Хрен его знает, что такому в голову взбредет… После одного глотка вермута.

— Я понимаю, сеньора. Вы не подумайте…

Главное, чтобы ты, мой мальчик, не подумал ничего про меня. Я-то уже все забыла. Я стараюсь забыть. Я не могу забыть! Да что ж за черт-то такой в этом отпуске!

— Пойдем отсюда. Я не хочу больше танцевать, — еще сильнее повысила я голос, хотя толпа не позволяла нам стоять друг от друга слишком далеко: носы нашей обуви касались друг друга… Вернее его кроссовки — моих голых пальцев. Сандалии сделались скользкими. Черти что, даже ноги вспотели!

— Конечно, пойдемте!

Он протянул мне руку, и я схватилась за нее, такую же мокрую, как и у меня самой. Теперь Паясо был ледоколом, а я собачкой бежала следом: сквозь толпу и потом через спящий город в ненаступившее пока еще утро.

— А мы похоже заблудились!

Еще бы! Меньше надо было языком чесать! Но как собака в жару не прячет язык, так и этот американский мальчишка не замолкает, когда нервничает. А нервничает он с нашего — вернее его личного — поцелуя.

А теперь улыбается, как полный идиот. Ну чему тут радоваться? Ночь, тишина, никого… Это опасно! Я от местного бомжа днем драпала, аж пятки сверкали. Ну что ты на меня уставился? Доставай свой айфон. Я тебе доверилась, Сусанин с американским паспортом! Я лично без гугла никуда не хожу. И не езжу! Топографический кретинизм на лицо!

— Хотите, увидеть фотографию той козы?

Ты же не за этим достал телефон из своих широких штанин, дурачок!

— О, «Урал» тот мотоцикл назывался… Я верно прочитал, да?

И Паясо сунул мне под нос телефон: на этот раз его на фотке не оказалось, а вместо свиньи была коза. С рогами и бородой. В коляске советского мотоцикла.

— Да, все верно. Урал. Извини, что не подсказала. Я в мотоциклах не разбираюсь.

— Я тоже!

Да ты ни в чем не разбираешься, кроме клоунских носов! Хотя сейчас, кажется, твой нос и без шарика круглый и красный, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не щелкнуть тебя по носу!

Какую же чушь Паясо мне только что рассказал! В его жизни, кажется, не случилось до встречи со мной ничего примечательного, если он только и может что говорить о ферме и о других людях. Или скромничает? Или просто хочет сохранить инкогнито до самого утра, когда мы наконец расстанемся.

Не больно-то и хотелось узнавать тебя ближе, мой мальчик! Как и про эту козу сейчас. Ситуация-то почти трагическая, а я ухохатывалась над чужой бедой, как истеричная дура.

К ним на ферму за молоком или черт их только поймет зачем, приехал байкер, коллекционирующий старые советские мотоциклы. Которые не просто стояли у него в гараже, а рассекали по горам. И вот, для смеха или ради непонятно чего, мужик усадил в коляску козу — или та сама запрыгнула, я так и не поняла: слишком быстро Паясо работал языком. Даже странно, поцелуй у него был медленным, точно он и правда тренировался прыщавым подростком на помидорах. Ну ведь не врут же американские средства массовой дебилизации про самый лучший тренинг по повышению качества поцелуев — высасывание сока из главного ингредиента кетчупа!

Ну вот, козу мужик не прокатил. Может, поэтому и сам не далеко уехал. У старого Урала ни с того ни с сего отказали тормоза, и мотоцикл слетел в пропасть. Мужик за доли секунды успел спрыгнуть с обреченного железного коня. И так как был в жару полностью затянут в специальный кожаный костюм, остался жив. Оцарапал только пальцы, потому что не стал надевать перчатки.

— Но вообще-то у нас все байкеры гоняют просто в джинсах и футболках, — продолжил Паясо, забирая у меня телефон. — Столько страшных аварий, а им хоть бы что…

Ну, на чужих ошибках никто не учится. Мне хотелось сказать ему это, но пока я перебирала в голове английские аналоги сего изречения, чтобы выбрать достойнейший, Паясо уже разобрался с гуглом, и мы свернули в нужном направлении. Шли молча. У меня истории никакой не было. Даже про медведя, играющего на балалайке прямо на Красной площади. Переставляла уставшие ноги и думала. Думала, вспоминала, снова думала… непроизвольно сжимая руки в кулаки.

Что же на меня накатило в тот момент, когда я подошла в понедельник к Инне прямо перед первым уроком? Не дождалась последнего. И потащила ее в туалет на первый этаж, около кабинета труда, куда никто и никогда не заглядывал — для приватной беседы. Очень серьезной.

— Ты что, не понимала, что это мой дядя? — подступила я к притихшей Инне.

Я особо выделила слово «мой»… «Дядя» вылетело изо рта потом, шепотом, как ненужное дополнение. Да, он был моим и только моим. Не в том плане, как считала мама — до происшествия с Инной я как-то даже не задумывалась, с кем и как Березов проводит свои ночи и почему до сих пор не женат. Мне важно было быть рядом, считать его своим другом — пожалуй, единственным.

С момента своего появления на горизонте он заменил мне всех. Вернее, оттеснил тех, кто мог бы, наверное, стать для меня друзьями. Мне с ними стало неинтересно.

Инна впервые явилась в школу ненакрашенной. С чего бы это? Мама же обещала не звонить! Наверное, влетело за тот вид, в котором она появилась дома в ночь с субботы на воскресенье. И поделом! А я сейчас добавлю. Словами!

Но ничего обидного из моего рта выпрыгнуть не успело. Инна заорала так, что эхо отскакивало от пустых стен туалета. Снова орала, что я зажралась. Что одним все, а другим ничего. Что она не виновата, что ее родители не умеют воровать… А мои, выходило, умеют…

— Ты что сейчас сказала?!

А, возможно, я ударила ее молча. Не задавая вопросов, на которые уже знала ответ. Сначала в грудь. Я точно знаю, потому что прижимала кулак к собственной груди, а потом просто выпрямила руку. Ей было больно, поэтому она не сумела увернуться от второго удара — куда тот пришелся, я уже не вспомню. Я вообще ничего не помню и не желаю вспоминать. Особенно ту жуткую боль, когда меня кто-то схватил за волосы. Кто это был, я так и не узнала. Но банку с холодной водой на лицо мне вылила учительница по труду.

Потом, мокрая, я сидела в кабинете директора, ожидая маминого прихода. Инны не было. Где она находилась в тот момент не имело для меня никакого значения. Я вдруг осознала, что била ее вовсе не за родителей, а за то, что она позволила себе с моим, моим дядей Славой.