Вздох облегчения, пронесшийся по комнате, нарушил тишину, а вслед за тем послышались невнятные голоса, осуждающие старину Лероя. Улыбнувшись, Лерой поклонился магистру и окинул взглядом присутствующих.

– Что, если никакого пророчества нет? Что, если мы перебьем всех петухов, а мертвые не восстанут, и королева не сдохнет, а вместе с ней не падет и Миддланд, что тогда, я вас спрашиваю?!

– Кто ты такой, чтобы сомневаться в древнем пророчестве? – вопросил Руди под одобряющий гул собратьев.

– Я старина Лерой, если ты позабыл.

– Знаем-знаем, кто ты таков – убийца и палач, которого прогнали со двора, как паршивую собаку!

– Я тебе покажу собаку, – процедил Лерой и двинулся в сторону толстяка, но, не успев сделать и двух шагов, натолкнулся на живую стену.

Члены братства, на дух не переносившие старину Лероя, кто из боязни, а кто из неприязни, встали на защиту Коротышки Руди.

– Не тем вы заняты, братья, ох, не тем, – вмешался магистр. – А вот брат Лерой, сдается мне, еще не все сказал, верно?

Сверкнув единственным глазом, Лерой отступил назад и улыбнулся магистру.

– Если пророчество не сбудется, то получится, что все наши

старания были напрасны?

– Да кто он такой, чтобы судить о пророчестве? – послышался голос из темноты.

– Ему не место в братстве! – раздался второй голос.

– А что если он всех нас сдаст? – раздался третий голос, растворившийся в шуме голосов.

– Хватит глотки рвать! – взял слово Пентус, прозываемый Горбачом Пентусом. – Никого он не сдаст, я за него ручаюсь, как за самого себя.

Распрямив спину – годы работы грузчиком в порту Вестхарбора

говорили сами за себя – Пентус поднялся и явил присутствующим лицо, на котором лежала печать уныния и безразличия ко всему, что происходило вокруг него.

– А брат Пентус, как всегда, о своем, – заметил Руди.

Не удосужившись с ответом, Пентус убрал с лица волосы пепельного цвета и прошел на середину комнаты.

– Он дело говорит, – продолжил Пентус. – Вот порешим всех петухов, и что? Вдруг в столицу завезут еще петухов, так что же, до скончания дней своих будем их резать?

– Еще один предатель!

– Да что вы, что вы, брат Пентус и предатель!?

– А что, он истину говорит, – раздался голос, вызвавший гул недовольства, посреди которого слышались и голоса одобрения.

– Ну, что же, брат Лерой, – сказал магистр, одним взмахом руки прекратив шум. – Раз говоришь, что пророчество не наш путь, тогда скажи, какой твой путь?

– Да-да, скажи! – подхватил Руди.

– Не мой, а наш путь, – ответил Лерой. – Не буду вокруг, да около, скажу только, что в далеком прошлом я был свидетелем того, как толпа чуть не растерзала королеву.

– Ты, случаем, не про Будериса ли собираешься говорить? – спросил Руди.

– Про него самого.

– Так все про то знают, зачем ворошить прошлое?

– Брат Руди, прошу тебя, остепенись, а ты, брат Лерой, продолжай, – вмешался магистр.

– Так вот… когда я отсек голову канцлеру, толпа ни с того, ни с сего обратила гнев против королевы, которая еле ноги унесла. Этим я хочу сказать, братья, что нужно совсем немного, дабы направить толпу в нужное русло, и она, толпа, как река, затопит все королевство!

– Или прилив, затопляющий берег, – не удержался Руди.

– Если тебе угодно, пусть будет прилив.

– Кровавый, как петушиная кровь!

– Можно и так.

– Время позднее, – вклинился магистр. – Брат Лерой, говори по существу!

– Через день-другой, магистр, королева собирается на объезд южной окраины, это шанс, которым грех не воспользоваться. Если мы не ударим, то будем резать петухов до скончания веков!

Закончив с речью, старина Лерой весь затрясся, вперив взгляд в стену, будто видел ее насквозь. Он прекрасно помнил тот день, когда его прогнали со двора, как прогоняют пса, оказавшегося ненужным под старость лет. Он помнил, как ему бросили худой кошель, как бросают милостыню нищим и убогим. Как он оказался на улице, не имея ни дома, ни друзей, ни уважаемой профессии, точно какой-то сирота посреди большого города. Как он неделями блуждал в поисках работы, как бродячий пес в поисках еды, ибо никто не желал иметь ничего общего с палачом, пусть и бывшим. И, в довершение ко всему, как его обчистили посреди бела дня, да так лихо, что он и не заметил, как лишился последних средств. Бредя по улице, он натолкнулся на кожевника Пентуса, толкавшего на рынок тележку с кожей. Вызвавшись в помощники, Лерой пришелся кожевнику по нраву. Получив работу и крышу над головой, Лерой спустя два года получит и

руку дочери Пентуса с приданым из двух фунтов. Этих средств оказалось более чем достаточно, чтобы открыть мясную лавку и заняться тем, что больше всего у него получалось – рубить мясо.

– Брат Лерой, тебе ни здоровится? – поинтересовался магистр, положив руку на плечо бывшего палача.

– Что? – спросил Лерой, вздрогнув от неожиданности.

– Я говорю, тебе ни здоровится?

– Со мной все хорошо, магистр, только озноб пробирает.

В подтверждение слов Лероя по комнате пробежался ветер, от которого запрыгали тени и местами погасли свечи.

– В твоих словах, брат Лерой, – сказал магистр, выдержав паузу. – Есть здравый смысл, а потому я возлагаю на тебя все руководство. А чтобы нашему предприятию сопутствовала удача, ты самолично возглавишь братьев.

– А как же пророчество!? – возмутился Руди.

– Я свое слово сказал. Все, что не прикажет брат Лерой, считайте, что от моего имени.

– Нас поведет палач? – не унимался Руди, чей вопрос остался без ответа, ибо он потонул в шуме одобрительных голосов.

Большинство, еще недавно поддержавшее Коротышку Руди в конфликте с бывшим палачом, в одно мгновение переметнулось на сторону последнего.

– Теперь, братья, – сказал магистр, кивнув на идола. – Время для жертвоприношений.

В ответ раздались возгласы одобрения, превозносившие

мудрость магистра до небес. Те, что находились ближе всего к середине комнаты, повскакивали с мест и бросились к идолу, выуживая из своих мешков умерщвленных петухов. Те, что находились позади, наседали на передних, в нетерпении ожидая своей очереди.

– Посмотри на них, чем не дураки? – шепнул Лерой на ухо Пентусу.

Посмотрев на полено с неясными чертами лица, Пентус лишь только ухмыльнулся: безрукий и безногий идол имел толстую шею и квадратное лицо с узкими глазами, плотно сжатыми губами и неким подобием подбородка, а его лоб и вовсе был скошен на половину, будто мастера в ответственный момент подвела рука.

– Князь Тьмы каждому воздаст по заслугам, – довольно произнес магистр, взирая на гору петухов.

– Магистр, и ему тоже!? – вскричал Руди, указав пальцем на мужчину внушительных размеров.

Три с лишним десятка пар глаз обратились к мужчине, которым был ни кто иной, как Тизон, сын Абрана Фаррана. Выхватив из мешка черную курицу, он не успел ее бросить в общую кучу, как был замечен Коротышкой Руди. Ощутив на себе взгляды, он покраснел и вжал голову в шею, не зная, куда ему деваться. Нечто подобное происходило с ним и раньше, когда соседи заставали его в таверне за кружкой эля, в компании таких же выпивох, как и он сам. Фразы, вроде того, «а ты, сынок, не сын ли старика Абрана?» или «такое благородное семейство Фарранов, а вот сынок совсем никчемный», он часто слышал, и готов был провалиться от стыда под землю, но, махнув рукой, запивал досаду элем. Пропадая в тавернах дни и ночи напролет, он являлся домой лишь для того, чтобы пожрать, да попросить у матери с пяток пенсов, в чем отец ему неизменно отказывал.

– Я не виноват, я старался, – попытался оправдаться Тизон. – Этой ночью я убил одного петуха, но…

– И где же он? Убежал от тебя, пока ты сюда шел?

Хохот, последовавший за словами Руди, отозвался в сердце Абрана резкой болью, напомнившей ему тот самый день, когда он потерпел кораблекрушение. Бултыхаясь в холодной воде, он ощущал, как холод вонзает в него тысячи иголок, а затем вынимает их, чтобы снова вонзить.