– Ты прав, как и всегда.
– Не всегда, мой друг…
Опустив голову, Аддерли призадумался. На своем пути он встречал многих негодяев, но вот таких, как братья Савьер, были единицы. Работая с грубым материалом, он требовал от своих наемников излишне не усердствовать, если на то не было особой надобности. «Люди делятся на тех, – любил он говорить. – Что достойны быстрой смерти, ибо в силу невежества не могут отличить порок от добродетели, и на тех, что достойны мук, ибо отринули божьи заветы и безрассудно бросились в объятия порока». Подобное он когда-то говорил и по молодости лет, когда имел круг друзей, от которых осталась одна лишь память. Одних унесли болезни, других – жажда к странствиям, в погоне за которой они сгинули в чужих краях. Душа искала разговора, но, не было человека, с кем можно было поговорить по душам. Навестив старого друга, он надеялся обрести в нем того самого человека, а вместе с ним вернуть и былое, по которому так сильно тосковал.
– Был бы не прав, не стал бы тем, кем стал, – заметил Блоссом,
прервав размышления друга.
– Я тебя удивлю, – проговорил Аддерли, подняв голову. – Я не безгрешен, и я тоже совершаю ошибки, от которых мне бывает стыдно.
– Поясни, будь так мил.
– Может, как нибудь потом, а сейчас вернемся к прежнему разговору.
Так что, ты согласен или нет?
– А как сам думаешь?
Обреченно мотнув головой, Блоссом обвел рукой пустую таверну, в которой помимо них и Джими никого не было.
– Другого я и не ожидал, – улыбнулся Аддерли и поднялся из-за стола.
– Уже уходишь?
– Да, мой друг. Нынче в полдень королева собирает совет.
– Тогда до встречи?
Поднявшись, Блоссом одарил друга грустной улыбкой и протянул руку.
– Блоссом, – сказал Аддерли, ответив рукопожатием. – А тот пес правду говорил?
– О чем ты?
– О твоем мальчишке.
– Да, сущая правда… мои дела плохи как никогда. Конкурентов, как грязи, и клиентов меньше с каждым днем.
Джими, заслышав, что говорят о нем, зарделся и скосил взгляд в сторону подсобки. Сын шлюхи и пьяницы, он по наущению хозяина занимался тем, что писал в бочки с элем. Как тот говорил – «для придачи элю особого вкуса» – уверяя мальчишку в том, что детская моча имеет целебные свойства. На деле Блоссом занимался ничем иным, как мошенничеством, стремясь хоть как-то поправить собственные дела, а мальчишке, прекрасно понимавшем, чем он занимается, за молчание полагались бесплатные стол и ночлег.
– А контрабандой, случаем, ты не занимаешься?
– Что ты, что ты! – возмутился Блоссом, замахав руками. – Я что, похож на сумасшедшего, чтоб под старость лет ходить под виселицей?
Рассмеявшись, он схватился за кружку и опрокинул содержимое в глотку.
– Хорошо, если так, – сказал Аддерли с сомнением в голосе.
Похлопав друга по плечу, он развернулся и уверенным шагом направился к выходу, словно и не пил вовсе.
– Эй, друг, постой!
Не любитель долгих прощаний, Аддерли нахмурился, а повернувшись, нос к носу столкнулся с Блоссомом, в глазах которого
стояли слезы.
– Спасибо… тебе, – сказал Блоссом дрогнувшим голосом.
Моргнув, он прослезился, чего прежде за ним никогда не водилось: две крупные слезы, скатившись по щекам, на мгновение зависли на подбородке и сорвались вниз.
– Ну-ну, все будет хорошо, – сказал Аддерли, положив руку на плечо Блоссома.
Сказав это, он отворил дверь и вышел вон, растворившись в ночи. Скрипнув, дверь медленно затворилась, оставив хозяина и его помощника одних в опустевшей таверне.
– Странное дело, – произнес Аддерли, вдохнув ночного воздуха полной грудью. – Какие в жизни случаются метаморфозы.
Нахлобучив капюшон на голову, он зашагал в сторону Южных ворот, размышляя о своих отношениях с Блоссомом. Во всем, что случилось с ним, он винил себя и никого другого. И в том, что посоветовал ему заняться скобяным делом, хотя сам пошел иным путем. И в том, что посоветовал продать дело и купить пустырь у крепостного рва. И в том, во что он превратился, ибо от прежнего Блоссома осталась только одна бледная тень. Во всем этом он винил себя, и теперь решил изменить его судьбу, чтобы это ему не стоило. Идя вдоль крепостного рва, Аддерли не мог не видеть тени, мелькавшие в свете луны посреди домов. Странным делом, на дороге не было ни души, не считая запозднившихся путников, от которых его отделяли три-четыре сотни шагов. О чем-то споря, они кричали и махали руками, держа путь к Южным воротам.
– О Боги! – вскричал Арьен, вскинув взгляд к небу. – Мы как собаки, хвост поджали и бежали прочь!
– Боги, говоришь, – отозвался Анри. – С каких это пор ты к ним взываешь?
– Это я так, к слову, да и к кому еще взывать?
– К Князю Тьмы, к примеру.
– Не говори глупостей, брат! Ты не хуже меня знаешь, что все это чушь собачья, и пророчество, и восстание мертвецов, и Князь Тьмы! А вот старика надо было проучить.
– Ты что, не в себе!? Ты знаешь, какая о нем идет молва?
– Брехуны говорят, а ты всему веришь?
– Никакие это не брехуны. Вот знавал я одного человека, по словам которого лорд Аддерли три года выслеживал одного ростовщика, подославшего к нему убийцу. А когда нашел, то посадил голым в кувшин и приказал кормить его до тех пор, пока тот не захлебнулся в собственном же дерьме.
– Брехня.
– Брехня не брехня, но связываться со стариком я бы не советовал.
Рассказ Анри, поведанный брату, был одним из множества рассказов, в которых фигурировал лорд-казначей. Были они правдой, или нет, никто толком не знал. Впрочем, слушая одно и то же изо дня в день, люди знающие замечали, что истории обрастают новыми подробностями, уподобляясь днищу корабля, обрастающему тиной. Так, идя по дороге, ковыляя из стороны в сторону и падая на ухабах, братья не заметили, как ночь подошла к концу. Подойдя к Южным воротам, они прошли через заставу и взяли курс на Площадь Таун-холла.
КЛОДИЯ
Опираясь на алебарду, сир Джармут стоял и дремал в ожидании конца ночи, чего нельзя было сказать о его дяде Хогине. На его лице, виднеющемся в строгом овале остроконечного шлема, читалась тревога – будь то собачий лай, возня в домах по соседству или голоса гвардейцев, несущих дозор на боевом ходу Внешней стены Королевского замка, он держал ухо востро, живо на все реагируя. В какой-то момент его внимание привлек душераздирающий крик и в тот же миг он ощутил жаркое дыхание солнца. Повернув голову, сир Хогин узрел солнце, медленно и величаво выкатывающееся из-за горизонта.
– Солнце взошло, а петухи все молчат, – проговорил он в задумчивости.
– Не иначе, дядя Хогин, – сказал Джармут полусонным голосом. – Потрошители лютуют, вот петухов и не слышно.
Он знал, о чем говорил, ибо мысль о неких сектантах, истребляющих петухов, дабы приблизить пришествие Князя Тьмы, занимала умы жителей Миддланда не первый день. Пропадая в тавернах каждый божий день, он только и слышал рассказы о потрошителях, являющихся из ниоткуда и исчезающих в никуда, словно тени предков. Впрочем, не все верили в потрошителей, говоря о том, что обнесение птичников не иначе, как дело рук обыкновенных воришек. Другие говорили, что это дело рук мясников, этих вечных конкурентов торговцев птицей. Так или иначе, о потрошителях говорили все, кому не лень, и только Королевский совет сохранял молчание, будто не ведал о происходящем.
– Это те, что похищают петухов?
– Они самые, демоны им в зад! Не ровен час, они и людей начнут резать.
– Ну, не знаю, не знаю, не слышал ни разу, чтоб кого-то порезали.
– Ясное дело, кто ж об этом скажет, если их никто в глаза не видел! А если и видели, то не скажут, все свалят на бродяг.
– Твоя, правда – легче свалить вину на бродягу, нежели найти иголку в стоге сена.
– Эх, да что там говорить-то! – воскликнул Джармут, тряхнув
головой. – Ты вот на командующего погляди, у него в голове одно – как бы обрюхатить Ее…