– Сир, пока не поздно, надо возвращаться, – раздался хриплый голос капитана Огвула.

– Прилив еще не скоро, – отозвался сир Бриан, подняв взгляд к небу.

Накрывшись плащами, они сидели в засаде, спрятавшись за валунами. Позади них находился отряд из сотни солдат, полдня просидевших под палящими лучами солнца. Дождавшись утреннего отлива, они преодолели Бухту смерти1 и закрепились на ее восточном берегу, намереваясь встретить врага на ближних подступах к Соутгэту2. Слева от них возвышалась каменная гряда, справа виднелось Знойное море3, отступившее от берега на пару миль. Впереди на десятки миль, куда только забирался взгляд, простиралось побережье, зажатое между морем и дюнами. Позади – равнина, усеянная кусками дерева, костями людей и лошадей, торчащими из толщи темно-серого песка.

– Сир, хирамцев4 пять сотен, и нам их не сдержать.

– С нами Боги, а там где Боги, Огвул, там – победа.

– При всем моем уважении к вам, сир, я не уверен, что хирамцы пойдут через Бухту смерти.

– Пойдут не пойдут, на то воля Богов! А ты вот что, мой храбрый капитан, языком понапрасну не мели, пойди, да приободри людей, и то польза будет.

– Сир.

Поднявшись, Огвул развернулся и на полусогнутых ногах направился к солдатам. Спровадив капитана, сир Бриан улыбнулся, ибо тот ему напоминал отца. Как и Огвул, сир Тайрон Донокан был осторожен, и вместе с тем был храбр, как лев, и верен, как пес, верный хозяину до конца жизни. Чуждый славы и богатств, что приходят с победами над врагом, он избегал двора и внимания к собственной персоне, предпочитая проводить время среди солдат. Ощутив внутри себя тепло от воспоминаний об отце, сир Бриан

прислонился плечом к валуну и опустил взгляд на эфес отцовского меча. Широкий, не более трех футов, меч привлекал внимание железным эфесом, украшенным массивным навершием в виде черепа, заключенного в тонкие дужки верхней гарды. Дужки нижней гарды, напротив, были широки и обращены к острию клинка. С этим мечом его отец исходил все южное побережье Соутланда5, пока его не постиг удар. Пролежав в постели три месяца, показавшихся ему целой вечностью, сир Тайрон воззвал к сыну, чтобы он остановил течение его жизни. Как истый сын, проявляющий заботу о родителе, Бриан отказал отцу и был непреклонен на протяжении двух последующих лет. Он как сейчас помнил тот самый день, когда отец, пребывая на смертном одре, сказал ему со слезами на глазах: «Сын, нет ничего хуже для воина, чем помирать в теплой постели». Сказав это, отец закрыл глаза и замер, отойдя в мир Богов. Вздохнув, сир Бриан ощутил внутри себя пустоту и потянулся к фляге, лежащей в выемке между валунами. Отвернув крышку, он запрокинул голову и, не успев сделать и двух глотков, узрел, как небо озарила молния, а вслед за тем раздался гром. Тучи, набежавшие со стороны моря, скрыли солнце, а затем посыпались мелкие щекотливые капли, но, то было только началом. Озаряясь вспышками молний, небо пару раз громыхнуло и разродилось ливнем. Натянув капюшон на голову, сир Бриан поежился от внезапно напавшего холода, зевнул и закрыл глаза, ощутив тяжесть в голове: он ничего не слышал, кроме дождя, барабанной дробью отдающегося в голове, словно все, и крики чаек, и шум моря, и приглушенные голоса солдат потонули в нем.

– Сир, очнитесь! – раздался голос.

Чья-то рука легла на плечо Бриана, слегка его потеребив.

– Беда, сир!

Рука сжала его плечо, да так сильно, будто это была вовсе и не рука, а железные тиски, которыми палачи сжимают головы клятвопреступников.

– Эй, вставай, старый дурак! – сорвался голос на крик.

Вздрогнув, сир Бриан открыл глаза и тут в нос ударил запах сырой циновки. Вокруг раздавалось завывание ветра, резкие порывы которого так и норовили сорвать с него плащ. Косой дождь, хлеставший его, то слева, то справа, походил на надсмотрщика, проходящего плетью по спине раба. Перевалившись на спину, он узрел долговязого незнакомца, лица которого не сумел разглядеть, ибо небо, нависающее над их головами черной глыбой, исходило ливнем. Сквозь гром слышался вой, хотя собаки и волки в окрестностях Соутгэта были большой редкостью – первых ловили и пускали на мясо, скармливая его акулам, плавники и хвосты которых ценились не меньше, чем хирамский шелк; вторые обитали далеко к северу, в степях Соутланда, на полпути от южного побережья до Соутхиллса6.

– Ах ты, паршивец, – зарычал Бриан. – Я тебе покажу старого дурака…

Вскочив, он бросился на незнакомца с кулаками, как тут же спохватился, обомлев при виде Миддланда7, пшеничного поля, да сотен вооруженных простолюдинов, смотрящих в сторону Королевского тракта. Туман, в плену которого пребывал тракт, быстро исчезал: ни побережья, ни Знойного моря, ни Бухты смерти, ничего этого не было и в помине.

– Ты кто? – спросил Бриан.

– Гловин, сир, – ответил незнакомец.

– Какой такой Гловин, говори, куда подевался капитан Огвул?!

Схватив незнакомца за горло, сир Бриан сжал пальцы, будто намеревался задушить его.

– Сир… я… ваш… опол-че-нец, – прохрипел Гловин, обронив от неожиданности меч. – Мы, сир… по-бе-ду… одер-жа-ли… над… мя-теж-ни-ка-ми… помните?

– Мятежники? – удивился Бриан, отпустив ополченца.

– Сир, пророчество сбылось, – сказал Гловин, потирая шею.

– О, Боги, – только и сказал Бриан, глянув в сторону тракта.

От Королевского тракта, просуществовавшего тысячу лет, осталось только одно название: серые плиты, вздыбившись к небу, походили на покосившийся частокол, а расщелины между плитами стремительно заполнялись дождевой водой. Впрочем, сир Бриан недолго лицезрел столь тягостную картину, ибо вскоре раздался грозный рык, от которого он содрогнулся и ощутил внутри себя холод. Обнажив меч, он отстранил Гловина, сделал шаг и остановился, завидев, как из расщелин выползают воины, но, то были не воины, а демоны в обличии воинов. В голове Бриана зашумело, а ноги предательски подогнулись и в следующее мгновение он провалился в беспамятство, упав лицом в жирную, напоенную дождем землю.

Воспоминания о прошлом, как сухие листья, срывающиеся с обглоданного ветром дерева, проносились в его голове жалкими обрывками. Схватка со степняками8 у Соутхиллса, в которой он впервые посмотрел в глаза смерти. Посвящение в рыцари, на котором присутствовал сам король Харлин, достойнейший представитель дома Бланчестеров9. Смерть отца, которого он боготворил всю свою жизнь, и по ком продолжал тосковать и по сей день, где бы ни находился. Бесконечные сражения с врагами короны, в которых лица степняков, ракушников10 и хирамцев сливались воедино, представляясь в образе воина с кровавым месивом вместо лица. Попойки и вылазки на охоту с королем Харлином, за дружбу с которым он не уставал благодарить судьбу. Весть об убийстве короля, которую он встретил в походе на степняков, и беспамятство, в которое он впал вслед за этой вестью…

– Сир, с вами все хорошо? – раздался голос, от которого нить воспоминаний оборвалась, и сир Бриан пришел в себя.

Открыв глаза, он приподнял голову и посмотрел непонимающим взглядом на Реджи – юношу семнадцати лет от роду, ходившего в его оруженосцах не первый год. Коренастый, с густой копной русых волос, ниспадающих на угловатые плечи, Реджинальд Барнс стоял в дверях и смотрел на господина с озабоченностью в синих, как небесная лазурь, глазах. Проведя ладонью по лицу, словно сгоняя пелену с глаз, сир Бриан уселся на дощатый пол и посмотрел по сторонам. Просторная, насыщенная солнечным светом комната, в которой он прибывал, ничем не напоминала ту картину, что привиделась ему во сне. По левую от него руку стояла широкая массивная кровать, с которой свисал край старого одеяла. По правую руку – узкая приземистая кровать, за которой находилась тумба с благовониями и бронзовым подсвечником в виде воина, вооруженного круглым щитом и продолговатой свечой, высоко занесенной над головой. Позади него находилось окно, сквозь которое в комнату проникали жаркие лучи солнца – верный признак позднего лета.