И, наконец, двойной налог, взимаемый за ввоз и продажу хирамского эля в столице, принятый совсем недавно, вызвал у Марлина приступ бешенства. Если в первых двух случаях старейшина Кирби приводил хоть какие-то доводы, то в этом случае он и вовсе промолчал, сославшись на пустую казну. Слова Марлина, что «на ввоз в королевство напитка Богов существует таможенная пошлина», потонули в шуме голосов. Большинство совета проголосовало за налог, утверждая, что налоги, взимаемые с держателей таверн, несравнимы с их баснословными доходами.

– А вы что же молчите!? – возмутился Эдарт, бросив взгляд на Гельвига и его соседа, Хайнриха, смуглого мужчины, представляющего компанию хлебопеков.

– А что я, я ничего, – ответил Хайнрих тихим голосом и опустил взгляд в пол, а старик Гельвиг и вовсе не удосужился ответить, продолжая пребывать в растерянности.

– А с кем война-то? – раздался еле слышный голос с верхнего яруса, принадлежащий дубильщику Фридану.

Обернувшись на голос, старейшины с удивлением посмотрели на задавшего вопрос, поняв, что в пылу споров они позабыли спросить имя врага.

– Да, против кого воюем!? – поддержал вопрос сосед по ярусу, бородач Айвин, представляющий компанию красильщиков.

– Всему свое время! – поспешил Кирби с ответом.

– Как же так, собираем ополчение, и не знаем врага в лицо?

Шум голосов, последовавший за этим вопросом, в мгновение ока охватил средний и верхний ярусы.

– Могу сказать в добавление ко всему – половину средств на ополчение выделит Его Светлость, лорд Аддерли.

Услышав эти слова, старейшины переглянулись, ибо на их памяти такого прежде не случалось: ремонт дорог, очистка мостовых, содержание ополчения и многое-многое другое ложилось исключительно на плечи народа Миддланда и прочих городов королевства. Королевская казна, находившаяся в ведении лорда-казначея, содержала только королевское семейство, Королевский замок и Королевскую гвардию, и ничего более.

– С чего это лорд-казначей так расщедрился? – поинтересовался Марлин, придя в себя от столь нежданной вести.

– Все просто, как божий день – лорд Аддерли понимает, что народ Миддланда не потянет всех расходов.

– Ты, наверное, хотел сказать, что это понимает Ее Величество?

– Да, я это и хотел сказать. Поскольку казна пуста, то мы, народ Миддланда, должны крепко подумать, откуда изыскать средства на ополчение.

– Сдается мне, – усмехнулся Марлин, обведя взглядом собрание старейшин. – Что дальше речь пойдет о новом налоге.

Беззаботность, гуляющая на лицах большинства старейшин, как уличная девка по ночному городу в поисках приключений на одно место, была знакома Марлину до боли.

– Посему, – продолжил Кирби, не обратив внимания на укол оппонента. – Прошу проголосовать за соляной налог, кто за, поднимите руки.

При этих словах Зал заседаний погрузился в тишину. То, о чем в стенах Таун-холла говорили не первый год, случилось – решение о введении соляного налога вынесли на голосование. Единственным, на кого не подействовали слова старейшины, оказался писарь. Отставив перо, он подцепил большим и указательным пальцами левой руки лист бумаги, лежащий поверх стопки бумаг, и деловито пробежался взглядом по тексту.

– Если проголосуем, – сказал Марлин, пробив стену оцепенения, словно топором. – То народ нас не поймет.

– Ты, как всегда, все преувеличиваешь, – проговорил Кирби. – Хотя, если хочешь, можем проголосовать и за что нибудь другое.

Сказав это, он вперил в Марлина усталый взгляд, под тяжестью которого тот сник и уронил голову на грудь.

– Ну, что ж, пусть будет так, – с обреченностью в голосе произнес Марлин, подняв руку первым из старейшин.

Вслед за ним потянули руки и его соседи по среднему ярусу, тогда как верхний ярус их примеру не последовал. Что до старейшин нижнего яруса, то они, по своему обыкновению голосующие против среднего яруса, единогласно проголосовали за налог, дав ему необходимое большинство голосов.

– Кто против? – спросил Кирби.

Десять рук, взметнувшихся на верхнем ярусе, изменить уже ничего не могли.

– Так против кого война? – повторился Фридан.

– Так кто же его знает! – воскликнул Айвин в раздражении.

– Шестнадцать голосов за, семь против, – огласил Кирби итоги голосования. – Посему объявляю, народ Миддланда большинством голосов за решение о введении соляного налога.

Взяв перо и печать из рук писаря, подсунувшего указ ему под нос, старейшина заверил его и встал из-за стола, опершись на руку писаря. Спустившись с трибуны, он посеменил к выходу, расточая старейшинам поклоны. Те же, отвечая главе совета взаимностью, потянулись следом.

– Нынче что-то быстро управились, – обронил молочник, завидев старейшину Кирби на пороге Таун-холла.

– Эй, Кирби! – раздался насмешливый голос из толпы. – Ну как, решили, где будете ставить памятник Ее Величеству?

Как и в прошлый раз, эта шутка, принадлежавшая весельчаку, не нашла отклика. Не сподобившись на ответ, старейшина забрался в повозку и покатил в сторону Задницы мира, в которой находилась большая часть из его сотни доходных домов. Уныние, в котором он пребывал последние полгода жизни, этим утром стало нестерпимым. Тому причиной были два десятка лудильщиков, проживающих в одном из переулков, примыкающих к суконному рынку. Скупив дома вокруг рынка, Кирби столкнулся с сопротивлением небольшой кучки горожан, не желающих ни продавать свои дома, ни обменивать их на дома в других кварталах. Если с одним можно было договориться, то вот договориться с толпой оказалось непосильной задачей. Этим утром Кирби услышал очередное «нет», и вдобавок ко всему был забросан камнями, как какой-то преступник. Оставалось одно – прибегнуть к помощи головорезов, коих можно было разыскать без особых усилий.

– Господам не до народа, – буркнул молочник.

– Так мы сами с усами! – усмехнулся толстяк.

– Усы, какие еще усы?

– Я хотел сказать – мы сами себе господа!

– С чего ты так решил?

– Мы их выбираем, разве мы не господа!?

– Скажи это кому ни будь другому, точно засмеет до смерти.

Тем временем, Таун-холл продолжал исторгать старейшин из собственного чрева одним за другим. Говоря в полголоса, они старались не задерживаться на месте и стремились убраться с площади как можно быстрее. Когда здание покинул последний из них, наступила тишина, продлившаяся совсем недолго, пока толпа не зашумела, ожидая оглашения решений совета. Однако писарь все не

появлялся, точно испытывал терпение толпы.

– Что, так никакого решения и не услышим? – вопросил молочник.

– А мы сейчас у писаря и спросим, что к чему, – ответил усач и двинулся к парадному входу, увлекая за собой толпу.

– Именем народа Миддланда, – будничным голосом сказал один из стражей Таун-холла. – Соблюдайте порядок и законность.

– Мы народ Миддланда! – крикнул усач, выбросив руку в сторону

толпы. – И мы вправе знать, что там слуги народа порешили!

– Подавайте писаря! – бросил молочник.

– Да-да, пускай огласит решение совета! – подхватил усач.

– Порядок и законность! – крикнули гвардейцы в один голос, скрестив алебарды и прижав к груди щиты.

Но, грозный вид стражей Таун-холла только раззадорил горожан. Подступая к дверям все ближе и ближе, они грозили кулаками и выкрикивали ругательства. Оставалось совсем немного, чтобы толпа ринулась на штурм здания, как тут послышался скрип дверей и народу явился писарь, сопровождаемый шестью гвардейцами.

– Народ… Миддланда, – неуверенно начал писарь, держа перед глазами указ Городского совета.

– Тихо! – заорал усач, обернувшись к толпе с поднятой рукой.

– Мы… члены Городского совета… верные слуги народа Миддланда, постановили, что не далее, чем в срок десять дней народ Миддланда, во исполнение Указа Ее Величества, должен поставить короне ополчение в десять тысяч голов…

– Война? – встревожился молочник.

– Похоже на то, – ответил усач.

– И поскольку, – продолжил писарь. – Городская казна не обладает средствами, столь необходимыми для выполнения указа Ее Величества в должный срок, то Городской совет постановил с сего дня ввести соляной налог, коим облагаются все горожане в возрасте от десяти до пятидесяти лет…