Сам ведь затеял этот выход в открытый космос, так что и последствия заслужил. Шутка, бесспорно, удалась: оставшийся на станции Гессе наверняка сопли и слёзы по морде размазывал, не только скорбя о потере замечательного товарища, но и смакуя угрызения совести. Он ведь приложил руку к моему выдворению наружу, пусть приказ отдавали и другие. Я слегка позлорадствовал. Больше для того, чтобы отвлечься от пустоты и высоты, чем удовольствия ради. Отомстить как следует я собирался позднее.

Пока что мне отчётливо хотелось обратно, я всерьёз прикинул, что надо бы догнать станцию (недалеко она и болталась), постучаться в створы, а то и попробовать открыть их уже известным мне способом. Вряд ли Гессе оставил блокировку на прозрачной двери. Я вполне мог проникнуть внутрь, спереть где-нибудь простыню и гоняться за моим бывшим (я его разжаловал) напарником, изображая грозное карающее привидение. Ещё интереснее было бы тайно бродить по коридорам, пугая Гессе шорохами, вздохами и прочими инфернальными шумами. Я бы не отказался от любого разумного удовольствия, я тот ещё гад и никогда своей натуры не скрывал, но сейчас следовало отделить камерную истерику от общей задачи выживания и заняться делом, а не рефлексиями. Вернуть себе сначала ум, потом нервы, а там и предпринять что-то полезное для общего благополучия драгоценного меня.

Если я рвался вернуться на станцию, так не следовало быть идиотом и уходить. Я ведь давно заподозрил, что от меня захотят избавиться. Мог остаться. Дать Гессе по черепу и постепенно день за днём объяснить ему, что способен длительное время обходиться без крови, которую они мне так с собой и не дали. Он бы мне, конечно не поверил, но регулярно получая по тыкве, рано или поздно разделил бы мою точку зрения. Я бываю весьма убедительным, когда блюду свою выгоду, да и физическое превосходство над биороботом вычислил ещё во времена совместных тренировок.

Такие дела… Ну ушёл так ушёл. Имел на то соображения.

Самым выразительным исходом наших разногласий послужила бы моя безвременная кончина в чёрной страшной пустоте. Я бы всем доказал, что благородный вампир готов пожертвовать собой, ради процветания осиротевшей части человечества. Храбро шагнуть в гремящую бездну, чтобы продемонстрировать величие изменённой души.

Но!

Так бы люди и рассказали нашим и «ихним» о моей великолепной самоотверженности. Замяли бы этот эпизод и дело с концом. Сами предстали перед нынешним и будущими поколениями белыми, пушистыми и отважными, а от меня бы и памяти не осталось. Пусть я гад, но люди ничем не лучше: а то я их не знал на протяжении нескольких веков!

Я не стремился ни в бездну, ни в забвение. Я хотел жить. Сегодня так же, как и вчера. А вот умирать не хотел совершенно.

Пострадав немного в великой пустоте космоса, я начал понемногу приходить в себя и мыслить практически. Для начала осторожно огляделся, попробовал ощутить все части своего тела и нашёл их на законных местах. Ничего не взорвалось и не отвалилось, хотя давление вокруг практически отсутствовало. Осторожно пошевелив пальцами, я понял, что они слушаются и только теперь обнаружил, что всё ещё сжимаю правой рукой выданную мне Гессе верёвку. Ну хоть её с собой забрал — решил с философской простотой в довесок к обычному ехидству — и этот мудак за отсутствием реквизита там с горя не повесится.

Станция плыла не так далеко, как я полагал, и, если бывший компаньон нашёл внешние камеры, он вполне мог наблюдать за мной, тоскуя и любя, либо же стремясь убедиться, что я взаправду сдох и не вернусь на борт вершить правосудие. Помня, что надлежит убедительно притворяться трупом, я тихо реял, раскинув руки и ноги, крепко удерживая душой верные нити горизонта.

Захваченный на орбитальное станции воздух так и остался в лёгких. Я не смог выдохнуть, хотя вряд ли в нём была нужда. Я собирался с силами для полёта домой и никак не мог решиться.

С одной стороны планета выглядела слишком далёкой и потому безопасной, с другой физику я всё же учил и понимал, как чудовищен окажется спуск. Сгореть болидом я не мечтал, потому никак не мог осмелиться на посадку. Мелькнула даже нелепая мысль вернуться в ракету и попробовать спускаться на ней, но я отринул её как окончательно бредовую. Если там и был механизм посадки, я им не владел.

Пока я болтался попусту в пространстве, горизонт напомнил о себе, выстрелив новые нити. Я понял, что уже начал понемногу терять орбитальную высоту и с этим ничего не поделаешь. Пришла пора прощаться с ночной мглой. Взглянув последний раз на уходящую от меня станцию, я сосредоточился на планете. Горизонт обрадованно прянул навстречу, словно постелил подо мной стенку огромного мыльного пузыря, а тут и солнце выскочило из-за кривого края планеты, брызнуло острыми лучами прямо в рожу, так что я зажмурился, словно свет мог причинить вред. Был он здесь колкий, но согревал. Я ничего не имел против.

Пожалуй, теперь Гессе простился со мной окончательно. Последняя скорбная слеза скатилась на твёрдую щёку, и человек с опустошённой душой пошёл докладывать о том, что секретная часть плана выполнена полностью, и власть на орбитальном комплексе целиком перешла в людские руки. Вопреки всему я ощутил не радость от хорошо организованного розыгрыша, а грусть потери. Успел привязаться к этому балбесу и даже пообещал себе почти клятвенно, что не стану слишком долго скрываться от проектантов, радуя их своей мнимой кончиной.

Я стиснул зубы и немного ускорил путь к планете.

Двигался легко, упруго и долго, всерьёз опасаясь не только поджариться, но и лишиться единственных на данный момент шмоток. Они могли пострадать от нагрева в атмосфере гораздо раньше, чем моя бессмертная плоть, а явиться к Чайке голым было бы недипломатично, да и смешно. Драма легко могла перетечь в фарс.

Где-то на середине моего великолепного парения сообразил, что помимо всего надо ещё и выбрать точку припланечивания. Во-первых, не плюхаться в море. Как ни мечтал я насладиться видом океанского простора, но не таким утомительным образом. Во-вторых, следовало упасть достаточно близко от места старта, но и не вплотную. Я не хотел, чтобы наблюдатели засекли мой спуск, потому долго прицеливался, болтаясь во вполне уже ощутимых воздушных потоках, мучительно напрягал интеллект, вспоминал карты и схемы новой родины. Хорошо, что у вампиров откладывалось в памяти всё мало-мальски важное из происходящего вокруг, так что я довольно точно представлял и расстояние от столицы, на котором располагалась ракетная база, ну и азимут, конечно.

Я долго-предолго преодолевал последние километры до тверди, именно тут начав по-настоящему бояться высоты, но всё же справился. Душа отчаянно съёжилась, переживая посадку, потом пустыня разверзлась как пасть, врезала по подошвам. Я неправильно рассчитал расстояние, потому опустился не аккуратно и красиво, а позорно рухнул в песок. Разность неучтённых мною сил шарахнула со всей дури по беззащитному телу, понесла покатила, а горизонт уже отпустил меня, не желая больше помогать. Нити его исчезли, и я едва не обругал их прежде, чем от души поблагодарить.

Короче говоря, всё прошло неплохо, но я рад был, что никто не наблюдал за мной со стороны, показывая пальцем и от души хохоча.

Когда мир остановился, он оказался тих и прекрасен. Над сочными прохладными песками во всём великолепии разворачивалось утро. Краски рассвета поражали вольным размахом. Я долго озирался, сидя на вспаханном мной бархане и не сразу сообразил, что можно наконец выпустить из глотки захваченный на станции воздух, смешав его с местным.

Я был дома, дышал, поражаясь великолепию этого процесса, пропускал между пальцами песок, а потом позволил себе минуту слабости и растянулся на спине, заново привыкая к ощущению тверди подо мной и надёжной хватке натуральной гравитации.

Поднявшись на ноги, чтобы вновь начать деятельное существование на родной планете, я обнаружил, что так и сжимаю правой рукой любезно предоставленную мне Гессе верёвку. Пронёс бесценный дар сквозь космос и возмущения атмосферы! Да уж. Следовало разрезать её на маленькие кусочки, красиво упаковать и пустить на сувениры. Пока на ракетной базе, а не в столице. Я подумал, что может быть, так и сделаю.