Всем хотелось чувствовать себя полезными.

Ленар с Ильей были последними, и пока она снаряжала их в предшлюзовом холле, они увлеченно обменивались подробностями того, как они будут взрывать зажимы фаркопа на вентральной колотушке. Илья, будучи уже почти готовым, первым вовлек Ирму в разговор вопросом:

— Ирма, скажите, а что такое хоккей?

Она закатила глаза к верхней палубе и подумала над ответом пару секунд. Для некоторых колоний хоккей был утраченным видом спорта из-за сложности организации ледового катка. Если климатическая зона не допускает температур, при которых замерзает ближайший водоем, остается лишь построить закрытый стадион и снабдить его холодильными установками. У колонистов, которые только что высадились на планету и бросили все силы на обустройство жилья и производство пищи, такой роскоши просто не было. К тому моменту, когда колония развивалась достаточно для строительства стадионов, идея игры в хоккей уже никого не интересовала.

— Это как футбол, только на льду, — пояснила она.

— Ого! А игрокам не скользко бегать по льду?

— По льду не бегают, а катаются на коньках.

— Ммм… — протянул он в задумчивости, — что такое «коньки»?

— Обувь, у которой к подошвам прикреплено толстое лезвие.

— Зачем?

— Ну, я даже не знаю, как объяснить… — растерялась она, — чтобы уменьшать сопротивление, и при этом обеспечивать поперечное сцепление. Звучит, наверное, дико, но при должной сноровке коньки сильно облегчают передвижение по льду.

— Но, если у них на подошве лезвие… — еще неувереннее протянул Илья, — тогда как же ими пинают мяч?

— Так, Илья, хватит отвлекать моего оператора, — грубо вмешался Ленар, и Ирма вернула внимание в его скафандр. — Я где-то у Вильмы видел спортивный журнал, там вы все увидите и поймете.

Илья уже почти собрался. Его голова выглядывала из скафандра, словно голова черепахи из панциря, не спеша прятаться за гермошлемом, выжидающе наблюдая за сборами напарника. Ленар упрекнул его за то, что ребризер в его скафандре работает впустую, на что Илья лишь выразил нетерпение. Ленар принял его нетерпение и передал его Ирме. Ирма вздохнула, прикусила язык и продолжила помогать своему капитану молча.

— Илья, наденьте гермошлем, — раздраженно настоял Ленар.

— Зачем?

— Не знаю, проверьте радио что ли…

Довод был сомнительным, но Илья не нашел чем возразить. Совершив опасные движения, которыми рисковал разбить себе голову, он ловко спрятал за гермошлемом свое лицо. Раздался щелчок. Жестом руки он показал, что скафандр исправен и герметичен, и начал выбирать клавиши на своей запястной клавиатуре.

Чувства, которые испытывала Ирма, краем глаза вылавливая каждое его движение, были целым коктейлем из эмоций и воспоминаний. Ее отношения со скафандрами были самыми насыщенными отношениями в ее жизни. Их знакомство, как и у всех, началось с чувства дискомфорта, которое плавно начало перерастать в ненависть, а затем в привычку. После миновала стадия, когда Ирма едва не заработала психологическую травму на всю жизнь. Жидкость, которой можно было дышать, называлась перфторуглеродной эмульсией, и Ирма никогда ей не дышала, но почему-то сравнивала свои попытки заново научиться доверять скафандрам именно с жидкостным дыханием. Оказавшись в жидкости, даже если человек понимает, что может безопасно ей дышать, не захлебнувшись, инстинкты упорно поднимают тревогу, побуждают панику и заставляют тело отчаянно бороться за выживание. Что-то подобное она испытывала внутри скафандра раз или два, но затем заставила себя сделать отчаянный глубокий вдох, и ее древние инстинкты начинали успокаиваться. Она прекрасно понимала, что космонавт, который боится скафандров, — это позор всей космонавтики, и решила, что с этим надо что-то делать. Раз за разом она пользовалась любой возможностью для того, чтобы залезть в скафандр, даже если ей не требовалось выходить из шлюза. Запечатывая себя наглухо, она приучала свое тело и разум к защитному снаряжению, попутно расходуя ресурс ребризера. Инженеры, проектировавшие скафандры, приложили к их созданию немало смекалки и накопленного веками опыта проектирования средств индивидуальной защиты, но так и не сумели сделать их комфортными. Они были громоздкими, малоподвижными, жаркими и делали половину органов чувств человека абсолютно бесполезными. Ирма заставляла себя терпеть все эти испытания до тех пор, пока не начала получать от этого почти мазохистское удовольствие. В особо тяжелые смены, теряя в скафандре около двух литров пота, она предпочитала сравнивать это с походом в сауну, и самым страшным кошмаром, который мог произойти внутри скафандра, стал для нее внезапный зуд между лопаток.

В детстве, когда во время игры она сидела на скамейке запасных с клюшкой в руках, наблюдала за шайбой и слушала, как лезвия коньков шумно высекают мелкие кристаллики изо льда, ее трясло от желания немедленно выйти на лед и выплеснуть накопленную энергию. Теперь же, помогая своим коллегам в сборах, она снова оказалась на злосчастной скамейке запасных, вынужденная наблюдать за тем, как другие работают, и дрожать от распирающего ее энтузиазма. Она уже не помнила, когда в последний раз выходила в скафандре за борт, но четко осознавала, что это было слишком давно. Ленар в этом вопросе был непреклонен. Он периодически напоминал ей, что космос — это не место для того, чтобы кому-то что-то доказывать, а затем добавлял, что она оператор, и в ее обязанности такая работа вообще не входит. Вопросом, почему в ее обязанности эта работа входит меньше, чем в обязанности капитана, она почему-то не задавалась. Она привыкла доверять Ленару, даже когда не верила ни единому его слову.

Скафандр Ильи издал неразборчивые звуки. Когда Ленар попросил его повторить, Илья оттопырил указательный палец и отвернулся — он говорил с радио. Прислушавшись к искаженным звукам, Ирма поняла, что он кого-то вызывал, снова и снова повторяя одну и ту же фразу. Не сложно было догадаться, что радио ему не отвечало.

— Ленар, — прокричал он из-под шлема, — я не могу связаться с радиорубкой.

— Радио сломалось?

— Нет, радио в порядке, — ответил он и освободил свою голову от гермошлема. — Пассивный сигнал есть, но Вильма не отвечает.

Ноздри Ленара слегка раздулись от тихой ярости, и его можно было понять — вот уже четыре человека вовсю работали за бортом, а Вильма до сих пор не соизволила занять дежурство в радиорубке. Ленар оглядел защитный панцирь, в который Ирма его заковала по самую шею, и сделал три громких размеренных шага, едва не потеряв равновесие от злости. Его палец ткнул в кнопку на интеркоме, и Ленар громогласно произнес:

— Вильма!

— Да, как раз хотела с тобой связаться, — последовал ответ почти без задержки.

— Где тебя носит?

— Я в радиорубке.

Он бросил на Илью недоверчивый взгляд, словно о чем-то спрашивая, и Илья ему так же безмолвно ответил. Ирма не поняла, как, но они поняли друг друга.

— Илья говорит, что не смог с тобой связаться.

— Я не могу настроить радиостанцию.

Ленар застонал от услышанного.

— Вильма, тебе не кажется, что из тебя выйдет плохой капитан?

— Радиостанция не принимает мой пропуск, — пояснила она. — Кажется, мой пропуск испорчен.

— Уверена?

— Ну… — неуверенно протянула она. — Когда я вставляю свой пропуск, Марвин распознает меня не как Вильму Буткевичуте, а как кусок мусора. Видимо, когда я гуляла по «Магомету», что-то размагнитило мой пропуск.

— Ладно, сейчас я к тебе поднимусь. Жди, — произнес он и выключил интерком. — Ирма, помоги мне раздеться.

Ирма была готова поклясться, что одевание и раздевание капитана точно так же не входило в ее обязанности, но давно смирилась с мыслью, что Ленар решает, когда ей спать, когда ей есть и когда дышать.

— Илья, на «Магомете» есть оборудование, которое может размагнитить пропуск?

— Конечно, — усмехнулся он. — Полно. Правда, большая его часть находится в плавильных цехах и уже полвека не работает. Скорее всего, в каком-то плазмопроводе дал брешь магнитный щит. Ничего серьезного.