— Вы его провалили в тот момент, когда не смогли удержаться на ногах, — по громкости шипения Радэк понял даже не глядя на манометр, что шлюзование вот-вот закончится, и поспешил добить Акселя до того, как в камеру ворвется Вильма. — Нам нужны эффективные члены команды…

— …а не пошли бы вы к черту, Радэк?…

— …поэтому либо вы работаете эффективно, либо сидите на первой палубе и не дергаетесь из-за вашей тупой…

Открывшаяся дверь перебила его. По тому, как стремительно Вильму всосало внутрь, можно было сделать вывод, что между шлюзом и холлом все еще была большая разница в давлении. Упав на коленки перед пострадавшим, она проявила ловкость, которую Радэк в ней прежде не замечал, и отстегнула шлемофон от скафандра с такой легкостью и естественностью, будто каждый день отрывала кому-то головы. Лишние пять килограмм снаряжения с глухим ударом легли на палубу, под еще несколько десятков Вильма подставила свое плечо. Радэк наблюдал за этим заворожено, даже забыв отстегнуть свой собственный гермошлем. В последнее время Вильма часто помогала неподготовленным людям подняться на ноги, проявляя едва ли не материнскую заботу, хотя часто все было наоборот. Помочь встать упавшему человеку — дело святое, но почему-то Радэк был рад своей свободе хотя бы от этой ноши. С некоторых пор люди для него разделились на членов экипажа и обузу, и Акселя он за члена экипажа не считал, ровно как Петре и все живое, что находилось внутри корабля, не будучи к нему приписанным.

Помогая Акселю раздеваться, Вильма заваливала его вопросами о самочувствии, и с глубоким сомнением на лице выслушивала все отрицания и заверения, что с ним все в порядке. Радэк нашел в себе силы снять скафандр самостоятельно. Гигроскопические костюмы, которые носились под скафандром, были облегающими до неприличия, и плотно обхватывали все тело, подчеркивая его контуры. От окончательного неприличия эти костюмы отделяли несколько слоев толстых трусов высокой впитываемости, которые позволяли космонавтом не держать все в себе и удовлетворять естественную нужду с чистой совестью и скафандром. При этом эти трусы совсем не считались подгузниками, потому что взрослые серьезные дядьки, летающие в глубоком космосе, просто не могут носить подгузники. Это были трусы высокой впитываемости, и никак иначе.

За исключением того, что костюмы комплектовались такими трусами, они так же хорошо отводили влагу от тела и создавали иллюзию комфорта, однако часть влаги неизбежно конденсировалась на самом скафандре, создавая питательную среду для бактерий, которые в свою очередь моментально отобьют у любого человека с хорошим обонянием желание на несколько часов заворачиваться в тесный антропоморфный пузырь, наполненный изнутри незабываемыми ароматами. Обычно сразу после эксплуатации скафандры чистят изнутри, но если скафандр в скором времени планировалось использовать заново, допускался разумный компромисс — скафандр должен был быть отвакуумирован в шлюзе. В вакууме влага испаряется быстро.

Как только скафандры были заперты в шлюзе, насосы зажужжали, высасывая воздух, и Вильма, выжидающе уперев руки в бока, сказала:

— Аксель, вы можете идти на обед. Мы с Радэком позаботимся о вашем скафандре.

— Я предпочитаю сам заботиться о своем скафандре, — настоял он, но тут же смягчил свое выражение лица. — Но если вы хотите, чтобы я оставил вас одних, то так и скажите.

— Я хочу, чтобы вы оставили нас одних, — призналась она. — Мне нужно провести с Радэком воспитательную беседу.

Она бросила на Радэка такой взгляд, будто последняя фраза была адресована именно ему. Дальнейших возражений не последовало, и Аксель исчез так, словно все это время был плодом коллективного воображения. Даже звука его отдаляющихся шагов не было слышно, но все же Радэк был уверен, что тот не остался подслушивать. Она выждала в напряженном молчании еще где-то с полминуты, вероятно выбирая правильный слова, написанные невидимыми чернилами на двери шлюзовой камеры, и затем начала «воспитательную беседу».

— Это было грубо.

Она говорила совершенно нейтральным тоном, но Радэку все равно захотелось сплести руки, создавая видимость безразличия.

— Согласен, — решил он принять все удары без лишних споров.

— Ты что-то имеешь против Акселя?

— Нет.

— Ты мне врешь сейчас?

— Да.

— И что мне с тобой делать? — озабоченно вздохнула она так громко, что на долю секунды проглотила звуки насосов. — Может скажешь что-то в свое оправдание?

— Никаких оправданий у меня нет, — признался он таким уверенным голосом, словно именно он был обвинителем в этом разговоре. — Скажу лишь, что у меня сегодня дурное настроение, но если ты сочтешь это за оправдание, то я в тебе сильно разочаруюсь.

— У всех дурное настроение, но все держат себя в руках. И это странно, потому что из всей команды именно ты всегда был самым дисциплинированным человеком. Ты точно ничего не хочешь сказать?

— Нет.

— Хорошо. Придется мне поговорить с Ленаром.

— Сделаете мне дисциплинарное взыскание? — спросил он и увидел, как бровь над ее левым глазом вопросительно дернулась. — Просто хочу знать, что меня ждет.

— Думаю, мы поставим тебя обратно в пару с Эмилем.

— Нет, — ожил в нем страх, в сути которого он даже не успел разобраться.

За всю их историю совместной службы Вильма успела узнать Радэка либо слишком хорошо, либо слишком плохо. В первом случае она решила в наказание причинить ему максимальную боль, которую ей только дозволял устав, во втором случае она явно думала, что делает ему одолжение, во что Радэк ни секунды не верил.

— С Эмилем у тебя тоже какие-то проблемы? — сделала она непонимающий вид, за которым отчетливо просвечивала напускная наигранность.

— Нет, — уже в который раз повторил Радэк, и каждый раз это слово звучало по-разному. — Я не хочу, чтобы меня переводили в другую группу, словно непослушного ребенка в детском саду. Я тут не на особом положении, и должен работать на равных со всеми условиях. На твоем месте я бы раздал двум ссорящимся на работе кретинам воспитательных пинков и напомнил им, что посреди космоса напарников не выбирают.

— Расскажи мне, что тебя тревожит, и я подумаю над этим.

— Меня тревожат наши гости, — обреченно выдохнул он, проклиная шлюз за медленную работу. — Они выглядят плохо.

— Они выглядят трудоспособными.

— В этом-то и проблема, — облизнул он верхнюю губу и шумно всосал воздух, чтобы заполнить паузу, которая была впустую потрачена на поиски наиболее мягких слов. — Мы уже убили двух человек, и до сих пор не сделали из этого никаких выводов.

Ее глаза заметно потускнели, утонув в океане дурных мыслей. Высказать это ему хотелось уже давно, но сбросив гору с плеч обратно ее взгромоздить не получится. Он знал, что она чувствует и считал это необходимым, но его тут же изнутри начала грызть какая-то мерзкая тварь, отдаленно напоминающее сожаление.

— В чем-то ты прав, — наконец-то ответила она и бросила взгляд на манометр, стрелка которого вот уже некоторое время упиралась в ноль. — Но мы не обязаны винить себя во всем на свете. Иногда есть кто-то, кто рассчитывает, что ты возьмешь всю ответственность на себя из благородных побуждений.

— И кто же это? — спросил он с вызовом в голосе, но не получил должной реакции.

— Пусть ответ на этот вопрос ищут охотники на ведьм, а мы сейчас сосредоточимся на том, в чем ты действительно виноват. Ты будешь работать с Эмилем, если Ленар не решит обратного. Если есть возражения, я передам их Ленару.

— Возражений нет, — сдался Радэк. — Думаю, Ленар всецело доверяет твоему мнению.

Инженер космических энергосистем Радэк Коваль являлся редким обладателем фотографической памяти — об этом ему периодически напоминали коллеги, когда он забывал, что у него фотографическая память, как и еще о ряде некритичных для работы вещей. Но, хоть он и не мог назвать сотню знаков числа Пи, его память действительно граничила с чем-то необычным для среднестатистического человека. Если кто-то случайно, проходя мимо полки, плечом слегка коснется его рабочих перчаток, он обязательно это заметит. Он очень хорошо замечает изменения в окружении, особенно если он сам обустраивал это окружение. Пусть он и начал забывать лица своих родителей, но он никогда не забудет, где он оставил свои инструменты, книгу или недоеденный бутерброд. Возможно, в этом и крылась причина, по которой он редко улыбался и всегда был немного напряженным — он просто постоянно чувствовал, что весь мир вокруг него находится в движении, и большинство этих движений происходят за его спиной.