— А Вильма как раз поставила Акселя в пару с Густавом, — расстроенно подытожил Радэк. — Я все это время думал, что это я ее вынудил. А теперь выходит, что она всего лишь повод искала. Какой же я дурак.

— Ты не виноват, — возразил Эмиль.

— Я устроил сцену прямо посреди вылазки.

— Хорошо, ты виноват, — согласился Эмиль. — И когда все это закончится, мы тебя обязательно отругаем.

— Только ругай сильнее. Чтобы я на всю жизнь запомнил.

— Для друга ничего не жалко.

— Ленар, — решил Радэк удовлетворить остатки своего любопытства. — А ты как узнал о предательстве Вильмы? Тоже видел, как она сотрудничает с этими полными благодарности за спасение вредителями?

— Нет, — с неохотой выжал из себя Ленар, помассировав пальцами кожу на голове. — Пожалуй, моя история будет еще короче и еще неинтереснее.

— Давайте послушаем, — обернулся Петре во слух.

— Помните, мы планировали посмотреть записи в электронных журналах сразу же после того, как отключим контроль доступа? Так я и сделал. Первым делом пошел в отсек Марвина, заглянул в журналы и угадайте, что я там увидел?

— Вильма наследила? — предположила Ирма.

— Вот именно, — кивнул он. — Последняя авторизация была от ее лица чуть больше месяца назад. Не знаю, когда именно они планировали захватить наш корабль, но, кажется, мы их подстегнули.

— Я, конечно, не космонавт, — ответил Петре. — Но я немного разбираюсь в преступности, и не могу не отметить, что весь их план ужасен, нелеп и, кажется, мог быть придуман лишь человеком с очень больным воображением.

В космосе нет боевого оружия, потому что в космосе нет пиратов. Разумеется, для кораблей органов правопорядка делают исключение, потому что нести правопорядок одной лишь улыбкой было значительно сложнее, чем улыбкой и пистолетом. В целом это очень емко отражает политику безопасности Объединенного созвездия — вооружить десять человек, чтобы те могли диктовать порядок тысяче безоружных. Но когда дело касалось коммерческого космофлота, то хранение оружия шло отдельной статьей в уголовном кодексе. Это давало повод задуматься над интересным вопросом: почему? Всем известно, что если человек замыслил убийство, то он способен что угодно сделать смертельным оружием. Кухонный нож, гаечный ключ или ампулу с анестетиком. Ответ был предельно прост: создавая какой-либо предмет, человек закладывает в него функцию. Функция для предмета — это как смысл жизни для человека, и человек это очень хорошо чувствует где-то на уровне подсознания. Получив в руку молоток человек тут же чувствует внутри шуршащее желание что-нибудь заколотить, а получив пистолет…

В общем, оружие обладало голосом и могло вводить в искушение. Петре это познал на собственном опыте. Нет, он ни разу в жизни не задумывал совершить убийство, уж слишком миролюбивым человеком он был, но однажды его пригласили на самую странную вечеринку на его памяти, и воздух там разрывался от какофонии огнестрельного оркестра. Вечеринка была странной не только из-за этого, но так же из-за того, что там совсем не было алкоголя, однако было бы еще страннее, если бы алкоголь там был. С алкоголем в тир никого не пускают вне зависимости от того, внутри он или снаружи. Перед тем, как выдать оружие, Петре серьезным голосом зачитали правила поведения и заставили повторить их вслух. К обращению с оружием в тире относились настолько серьезно, что у него начало создаваться ощущение, что он идет на войну.

А затем его ладонь почувствовала смертоносный вес.

Оружие в тире делилось на две категории: лучевое и баллистическое. Лучевое не обладало отдачей, и его точность ограничивалась лишь способностями стрелка. Мишень для лучевого оружия представляла из себя окрашенную черным стальную пластину, на которую проецировался рисунок. Прицелившись в антропоморфные контуры оставалось лишь нажать на заветную кнопку, выполняющую функцию спускового крючка, и лучевой пучок с эфемерным вскриком пчелиного роя высвобождал сияющую чистотой металла точку из-под испарившейся краски. Петре ни разу до этого не стрелял из настоящего оружия, и все же он был от части разочарован. Лучевой пистолет в его руках не был боевым, ведь его спектр излучения был безопасен для человеческой кожи, а процессом очищения металла от краски можно было полюбоваться и во многих других местах. Это была игрушка, а не оружие. Из баллистического пистолета стрелять было интереснее. В ответ на каждый спуск указательным пальцем он пытался вырваться из руки, словно живой, а снаряды, что он выплевывал, жили своей собственной эфемерной жизнью. Пули не прожигали краску, а рвали бумажную мишень, и весь процесс казался более физическим, приземленным и осязаемым. Петре продолжал опустошать обойму и чувствовал, что это именно он вырывает куски из мишени с расстояния двенадцати метров, не касаясь ее. Он ощутил, как в нем взыграла жажда деструктивизма, и наслаждался примитивным физическим удовольствием до тех пор, пока его руки не начали просить о пощаде. Проснувшись на следующее утро, он открыл глаза и заметил, что вместе с ним проснулись желание еще раз сходить в тир и вдохновение. Он протрезвел, хотя так и не выпил ни капли спиртного. Через неделю он начал обходить криминальных психологов, а через две недели вышла статья о влиянии боевого оружия на человеческое поведение.

Всякий инструмент безмолвно молит, чтобы им воспользовались, и подчас даже самый психически здоровый человек слышит его мольбы. Ответит ли он на них — уже другой вопрос.

— Странно… — протянул Эмиль, дослушав рассказ до конца. — Почему-то до этого момента я и не задумывался, откуда производственный корреспондент имеет такие познания об оружии. А вы сейчас, получается, ответили на мой вопрос раньше, чем я его задал.

С тех пор, как их заточили в отсеке для отходов, прошло два дня. Как они об этом узнали? Очень просто. Были три события, которые повторялись в точно назначенное время: завтрак, обед и ужин. С тех пор, как их закрыли под замок, прошло два обеда, один завтрак и один ужин. Раньше мысль о том, что время начнет измеряться в еде, показалась бы им забавной, но теперь это была единственная радость для умов и желудков. Пища подавалась на подносе со столовыми приборами, и на ее прием отводилось где-то около часа. Затем один из надзирателей возвращался, принимал поднос с грязной посудой, пересчитывал приборы и грозил голодовкой в случае, если он не досчитается хотя бы одной ложки. Было сложно представить, какую опасность могла представлять собой ложка, но новые хозяева судна явно что-то об этом знали. Возможно, они боялись, что при помощи времени и некоторых усилий ложку можно превратить в режущий инструмент, но даже в этом случае заключенные не могли придумать, что делать с этим инструментом дальше, и покорно возвращали все предметы обратно.

Их тюремная еда совсем не казалась тюремной. Эмиль несколько раз жаловался на перебор со специями, но на этом претензии к качеству питания заканчивались. На какое-то мгновение могло показаться, что надзиратели проявляют заботу о заключенных, но после очередных трех часов мучительной бессонницы от безделья и света вечно горящих потолочных светильников невыносимость подобного существования снова становилась невыносимой. Они чувствовали, как над ними начала нависать угроза гиподинамии. Она не так страшна для тех, кто всю жизнь провел за сидячей работой, и очень страшна для человека, который обменял много пота, времени и сил на физическое здоровье. Что можно было делать в камере без спортивных снарядов? Отжимания, приседания и еще много разного, но тут перед заключенными встала дилемма: сохранить свое тело в тонусе или в гигиене? В отсутствие душа желание потеть заметно угасало. Нельзя сказать, что это было самое страшное, с чем мог столкнуться рядовой космонавт в плену у космических пиратов, но это была еще одна капля в чашу терпения, в которой уже заканчивался свободный объем.

А затем Петре рассказал о том, как у человека с оружием в руке почти неизбежно возникает зуд в указательном пальце, и его слушатели единодушно пришли к выводу, что в принципе все не так уж и плохо.