«Это еще не конец» — мысленно пообещала она себе.

Криостаз был моментом, которого все ждали с волнением и неохотой. Лишь благодаря этой процедуре дальнобойщики могли дождаться окончания контракта, не умерев при этом от старости. Каждый лишний день, проведенный в заморозке, обозначал сэкономленное время. Все было просто — чем дольше ты заморожен, тем моложе ты будешь, когда освободишься от обязательств. Об этом обычно думали космонавты, ложась в криостаз, а никак не об экономии ресурсов и не о спасении психики от гнета многомесячного рутинного режима.

В этот раз волнение было чуть сильнее. Даже после сотни сеансов криостаза один несчастный случай способен полностью разрушить доверие к этой машине, принцип которой буквально строился на убийстве и последующем оживлении. Но никто не жаловался. Все упорно умалчивали тот факт, что от вида отсека криостаза у них под одеждой волоски встают дыбом, а чуть глубже кровь задерживается в жилах.

В этот раз была очередь Эмиля готовить отсек к приему экипажа в царство холода и крепкого сна. Он должен был приготовить необходимую порцию геля, загрузить лекарства в аппарат жизнеобеспечения и сообщить остальным, что время вышло, и пора распрощаться с этим участком космоса. В этот раз Эмиль ничего не готовил. Как только Вильма пожаловалась, что ей надо чем-то занять руки и голову, Эмиль любезно уступил ей очередь. Для нее совсем не было неожиданностью, что Илья вызвался ей помочь. Так же для нее не было неожиданностью, что в отсек криостаза заглянула Ирма с каким-то дурацким вопросом, немного покрутилась и исчезла столь же нелепым образом. Казалось, что весь корабль следит за ними. Она чувствовала себя каторжницей на исправительной станции. За ней наблюдали, взвешивали каждый ее поступок, готовились вынести приговор, а все из-за одного преступления — слишком тесные связи с Ильей. Радэк заверил ее, что не станет ничего говорить остальному экипажу, но Вильме упорно казалось, что остальные и так обо всем догадались. Запретность этой темы миазмами витала в воздухе, и сам Илья не решался заговорить о произошедшем, словно сам обо всем догадался. Чем больше люди говорили, тем больше они умалчивали, а чем больше они умалчивали, тем сильнее все становилось понятно. Вильма потеряла всякое ощущение комфорта, подгоняя тот момент, когда она, наконец-то, сможет уложить всех по капсулам, а затем, насладившись несколькими минутами одиночества, лечь самой.

С того момента, как их состав вернулся в полетный коридор, спасательная операция плавно перетекла в фазу перевозки шести пассажиров и относительно легкого груза. Технически это было похоже на рутинный рейс, и о том, что будет дальше, можно было не беспокоиться.

Наконец-то все сложности остались позади.

Существует много различных способов проснуться. Согласно самому распространенному мнению самым лучшим способом является пробуждение, при котором тебя мягко будят первые лучи утреннего светила, и встречают золотом расплескавшиеся по соседней подушке локоны обессиленной блондиночки. Самым худшим способом является примерно такой же, только у этой блондинки должен быть басистый голос и борода. Дальнобойщики от себя нередко добавляют, что такое пробуждение ничем не хуже обычного пробуждения после криостаза, когда вся вселенная водит хороводы, свет выжигает глаза, а пустой желудок не может удовлетворить мучительные рвотные порывы. Из всех дальнобойщиков примерно около половины процента были избранными, которые знали, что есть нечто похуже пробуждения после криостаза.

Этот ужас назывался форсированным пробуждением.

После того, как тело размораживается, а система жизнеобеспечения серией разрядов запускает сердце и прочищает дыхательные пути, человек все еще находится во власти химии у себя в крови, и в ближайшие пятнадцать-двадцать минут совершенно точно ни на что не годен. При форсированном пробуждении в кровь вводился препарат под названием Будильник-29, и как можно догадаться из названия, предыдущие двадцать восемь Будильников по понятным причинам отправились на свалку фармакологического фиаско. При их создании лучшие ученые Объединенного Созвездия бились над непосильной задачей — отравить человека так, чтобы он при этом был живее всех живых, и двадцать девять раз подряд они заявляли, что у них это получилось. Причины, по которым Будильник вводится в кровь, определенно должны быть важными, но эффект был стопроцентным. Поднимать этим препаратом человека из криокапсулы по степени радикальности было сравнимо с тем, чтобы выгнать человека из теплой постели при помощи огнемета.

Сигнал тревоги ритмичными низкими стонами напоминал, что все должны немедленно встать на ноги и что-то сделать, но это было излишне — стук крови в голове и так был достаточно тревожным и оглушительным. Ирма непривычно стремительно вскочила на ноги и, кажется, не собиралась падать. Ей было настолько хорошо, что это было просто ужасно. Ее тело распирало от энергии, и было готово взорваться. Руки тряслись в пляске тремора, сердце готовилось выпрыгнуть из груди, а ощущение, что где-то поблизости страшная опасность, заставляли ее нервно оглядываться по сторонам. Она видела своих сослуживцев, троих гостей и одного корреспондента, которые вели себя подобным образом, но по какой-то причине придала им такое ничтожное значение, будто это не люди, а декоративные светильники. Она знала об их присутствии, но поначалу ей было сложно сосредоточить на них внимание. Ее взгляд бегал по отсеку в Броуновском сумасшествии, выискивая что-то липкое для рассеянного внимания. Возможно, это должен был быть как минимум инопланетный монстр из бульварных романов, но она не нашла ничего страшнее Ленара. Кожа на ее теле горела заживо, но когда подобным образом загорелись легкие, она вспомнила, что ей надо дышать. Несколько судорожных вдохов заставили ее невольно пошатнуться на месте. В голове начало проясняться, а слух начал вылавливать из воздуха полные ужаса восклики вроде «Что случилось?», «Где мы?» и «Надо бежать!».

Все суетились. Кто-то метался взад-вперед, словно взволнованный лев в клетке, кто-то вовсе пропал из отсека криостаза, оставив за собой влажные следы, а кто-то мешал Ленару. Он, как обычно, был первым, кто взял себя в руки и заставил себя подойти к терминалу, на экране которого мигал большой красный треугольник с какой-то надписью посередине. Петре было не узнать. Вся его сдержанность, профессионализм и учтивость моментально слезли с него змеиной кожей, оставив после себя лишь комок оголенных нервов, заглядывающий капитану через плечо и донимающего его вопросами. Ленар молчал целых секунд пять или шесть, стараясь прочитать надпись на экране, после чего и сам моментально освободился от тесной оболочки цивилизованного человека.

— Ирма! — прозвучал крик, заставивший ее вздрогнуть, и она с трудом удержалась на ногах, поймав летящего в нее корреспондента. — Заставь его заткнуться!

В отличие от Петре она знала, как себя вести в таких ситуациях. В академии ей рассказывали об этом с надеждой, что такие знания ей не пригодятся. Когда эта досадная ситуация все же произошла, едва так и не вышло. Это было все равно, что учиться плавать по учебнику, вместо практических занятий. Она помнила, как ей в голову вбивали две вещи — больше дышать и игнорировать порывы. Порывов было много. Ей хотелось бежать, причем во всех направлениях сразу. Хотелось отрастить волосы на голове, чтобы было, что рвать. Хотелось сгрызть ногти до самых локтей. Ее тело было паровой бомбой, и не понимало, куда можно сбросить лишнее давление.

— Ирма! — схватил ее корреспондент за плечи, — Хоть вы скажите, что происходит?

— А ну-ка немедленно отпустите! — с криком выскользнула она из хватки. — Немедленно успокойтесь! Паника на корабле запрещена!

— Вот черт… — приложил он ладонь ко лбу и рваными движениями вышагал окружность. — Что со мной? Я чувствую, что у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди.

— Так и будет, если не успокоитесь.