— Нет, почему же? Дружеские отношения разрешены, они не вредят рабочей атмосфере.

— Но мужчинам и женщинам приходится держать дистанцию между собой, я правильно понял?

— Не совсем, — мотнула Вильма головой. — Это сложно объяснить, но мужчинам и женщинам в экипаже действительно требуется держать себя в рамках, но при этом не доводить все до того, что они начнут друг друга избегать. Как вы заметили, наша униформа весьма специфическая, — Вильма демонстративно одернула свою куртку. — Она создана не только для удобства, но так же и для того, чтобы скрывать некоторые половые признаки, а поскольку мы очень редко появляемся на публике, эстетической составляющей в этой униформе отводилось третьестепенное значение. Порой мы видим друг друга в облегающем белье, но это либо перед сном, когда все слишком уставшие для посторонних мыслей, либо перед криостазом, когда все находятся в предвкушении криостаза.

— А что насчет душевой?

— А в душевой все проблемы решаются специальной межзвездной занавеской, — не удержалась Вильма от шутки.

— А если кто-нибудь решит, скажем, подглядеть? — начал Петре бесконтрольно углубляться в провокационные вопросы.

— Поверьте, не решит, — вырвалась из Вильмы усмешка. — Мы все здесь взрослые люди, и знаем, какие личностные и социальные проблемы нас могут поджидать, если вдруг увиденное нам понравится. К тому же именно подобные вещи кодекс поведения и запрещает.

— И ваш экипаж всегда беспрекословно следуете кодексу поведения?

— Не совсем, — поежилась Вильма, ощутив неприятную щекотку от неудобного вопроса. — У нас бывают различные мелкие нарушения, но без них никак. Они допустимы в той мере, в которой это не мешают нашей совместной работе. Если же кому-то из нас кажется, что наш коллега перешел черту дозволенного, он имеет право попросить капитана оставить отметку об инциденте в бортовом журнале, и тогда возмутителя спокойствия ждет штраф.

— А такое действительно может случиться? — слегка изогнулись его брови от удивления. — Допустим, кто-то поступил с вами непрофессионально. Разве вас не удержит от доноса на своего коллегу страх перед тем, что этим поступком испортите отношения со всеми остальными вашими коллегами? Разве после такого они не станут меньше вам доверять?

— Так все и было бы, будь мы в начальной школе, — сделала она свой тон гораздо тверже и слегка раздраженнее, от чего по лицу Петре пробежала мимолетная рябь сожаления о заданном вопросе. — Но здесь мы обязаны подходить к таким вопросам по-взрослому. Если в вашем присутствии человек ведет себя непрофессионально, то он угроза для всего экипажа. И совершенно неважно, угрожает ли он человеческим жизням или просто портит кому-то рабочее настроение, если вы возьметесь предпринять меры, то вы все сделаете правильно, и судить вас за это никто не станет.

— А с вашей стороны бывали какие-либо нарушения, о которых вы могли бы рассказать?

— А то, что вы сейчас записываете, можно будет потом, если что, подредактировать? — ответила Вильма вопросом на вопрос и недоверчиво указала носом на камеру.

— Во-первых на камере стоит пломба, которая не позволяет мне безнаказанно вмешиваться в записанный материал, — устало вдохнул Петре, поняв, что этот момент точно вырежут, и позволил себе своему телу принять более расслабленную позу. — Что будет вырезано, а что нет, будут решать уже в редакции. А во-вторых… разве вы не читали тот договор, который подписывали полчаса назад?

— Только пробежалась глазами и успокоилась, когда не нашла никаких пунктов, связанных с изъятием моих органов, — вернулась доброжелательная улыбка на ее лицо.

— Там есть пункт, который позволяет моей редакции распоряжаться всем записанным материалом по своему усмотрению, поэтому ни вы, ни я не имеем власти над тем, что уже записано.

— Ясно. В таком случае, продолжим, — выпрямила Вильма осанку, и Петре автоматически последовал ее примеру. — Нет, я всегда придерживалась кодекса и успешно справлялась с искушением как-либо нарушить корабельную дисциплину.

— Хорошо, — вновь заглянул Петре в список. — Поговорим о вашем повышении.

— Да, начиная со следующего рейса я готовлюсь занять должность капитана, — постаралась она насытить свой тон равнодушием, смешанным с профессионализмом. — Мне предстоит лишь сдать теоретический тест, но я уверена, что полностью готова принять на себя руководящие функции.

— Вы волнуетесь перед вступлением в новую должность?

— Нет, напротив, я рада, что меня оставляют с моим экипажем, с которым у меня уже установлен контакт. Многих при повышении сразу же переводят на другое судно, так что мне в каком-то смысле сильно повезло.

— Можете ли вы сказать тоже самое про человека, который в данный момент готовится занять ваше место?

— Я ничего не знаю про этого человека, так что рано делать какие-либо выводы, — развела Вильма руками. — Но я скажу, что он так же претендовал на место капитана, а это многое говорит о его профессиональных качествах.

— Как по-вашему, почему должность капитана решили отдать именно вам, а не ему?

— Как я уже сказала, здесь работают знакомые мне люди, с которым у меня уже налажен контакт, и от которых я знаю чего ожидать. Для начинающего капитана это хорошее преимущество, и я уверена, что он прекрасно это понимает и поддержит это решение.

— А я имею право отказаться? — вполголоса спросила Ирма, занеся кончик шариковой ручки над пустым полем на бумаге рядом с пометкой «Подпись».

— Конечно, — настороженно протянул Петре, царапая свой взгляд о зависшую ручку. — Что-то не так?

— Вроде нет, — огляделась она, словно выискивая спасительное «что-то не так», внезапно выросшее на переборке полупустой кают-компании, — Волнуюсь немного. У меня никто раньше не брал интервью для документального фильма, и я даже не знаю, заслужила ли я чем-то такое внимание.

— Послушайте, я вас ни к чему не принуждаю.

— Не принуждаете, — согласилась Ирма, с сомнением бегая взглядом по буквам в документе без попыток разглядеть в них смысл. — Но будет крайне неудобно, если я откажусь. У вас ведь командировка на два года, и вам придется как-то объяснить, что вы за эти два года недовыполнили двадцать процентов от планируемого объема работ.

— Да, придется объясняться перед начальством, — промакнув блестящий лоб рукавом он выдал в себе легкую нервозность. — Но я уверен, что они поймут.

— Но я не уверена, и от этого мне неспокойно на душе.

— Если хотите, можем не торопиться с этим, — он протянул руку, чтобы забрать договор.

— Но вы ведь уже все подготовили, — не отдала она договор, прижав бумажную папку к столешнице. — Если я это подпишу, я ведь все еще буду иметь право отказаться от интервью?

— В договоре нет такого обязательства, — подтвердил Петре и озабоченно вздохнул. — Не забывайте, что я лишь гость на вашем корабле и рассчитываю исключительно на вашу добрую волю.

— Хорошо, — расслабила она свои легкие и сделала росчерк в нижней части договора.

Папка легла в руки корреспондента, и тот потратил пару секунд на изучение подписи, прежде чем отложить документ в дальний край столешницы. Ирма смотрела на него выжидающе и раскрыла рот в широкой зевоте, чтобы размять лицевые и челюстные мышцы. Ей казалось, что так она будет меньше мямлить или заикаться.

— Так мы можем приступать?

— К чему?

— К интервью, Ирма, — он щелкнул пальцами перед ее лицом, и она рефлекторно отстранилась. — Вы выглядите уставшей. Может быть все же отложим на потом?

— Нет, я готова, — испуганно ответила она. — Давайте приступать.

И они приступили.

— Вы ведь самый молодой член этого экипажа, я правильно понимаю?

— Совершенно верно, — для ответа Ирме пришлось сглотнуть скопившуюся слюну и немного порыться во взбудораженной памяти. — По объективным меркам мне двадцать восемь лет.

— В чем заключаются ваши обязанности?

— Я оператор полета. По факту я управляю перемещениями в пространстве.

— Почему же тогда вас называют оператором, а не пилотом?