— Милый штрих, — сказал он. — Но макияж у вас все равно паршивый.

Мы миновали ворота поменьше и теперь ехали вдоль потока, серебряного в лунном свете. Постоянное атональное пение Раздора перемежалось удовлетворенным треском Церберовых челюстей и неразборчивыми стонами покойников. Мог ли хоть один из них помочь мне с искомым ответом? Вряд ли. Я задумался, не стоит ли мне выбросить из головы свой поиск, тихонько выскользнуть из машины и закопаться на одном из этих темных склонов — но тут Раздор прервал мои мысли яростным ревом.

— Ненавижу эти долбаные КПК! — От этой его вспышки все примолкли. Даже Цербер ненадолго оторвался от трапезы. — Долбаная дурацкая сраная техническая хрень! — бушевал он. — Надо было назвать их БНЕ — безмозглой неисправной ‘ботнёй.

— Что случилось? — спросил я.

— Смерть послал сообщение, но я, блин, не могу до него добраться. Каждый раз, как нажму на иконку «Читать», так этот ‘баный урод отключается. С тем же успехом раздавали б кирпичи людям, пусть бы лупили себя по башке! — И он принялся именно это и делать — с силой применять КПК к своему косматому виску.

— Важное сообщение?

Он ударил по тормозам, повернулся ко мне и ощерился.

— А я откуда знаю? Может, он хочет, чтоб я ему бургер захватил. А может, чтоб я еще разок пол-Европы убрал… Не могу, блин, прочесть!

— Может, давайте я попробую?

Этот вопрос задал Винсент — комплект головы, рук и ступней из подвала. Он сидел под задним стеклом и шевелил пальцами, как тюлень хлопает ластами, предвкушая рыбу. Раздор снизошел — метнул КПК через плечо. Промахнулся, аппарат стукнул скелета прямо в грудь и застрял между седьмым и восьмым ребрами слева. Скелет спокойно вытащил КПК и вежливо передал по адресу.

— Я знала, что это случится, — послышался чей-то новый голос. — Только думала, что попадет в меня. Не удивилась бы. Когда руки-ноги тебе вырвали и грудь разворотили, ждешь худшего… Похоже, могу с уверенностью предсказать, что никого другого тут так жестоко и отвратительно не прекратили.

— Меня, — сказал Винсент, тыкая в экран КПК указательным пальцем.

— И меня, — подал голос один из черепов в багажнике.

— Ладно, но никого больше. Я вот к чему.

Я оглянулся. Оказалось, что говорила женщина. Как она и намекала, в бедренных и плечевых суставах у нее зияли раны, от шеи до пупа тянулся отвратительный разрыв, почти все внутренние органы на виду. Ее внешность показалась мне и любопытной, и привлекательной, и я спросил:

— Как вы?

— Ужасно, — ответила она. — В смысле очень, очень плохо. Никогда не думала, что загробная жизнь такая кошмарная, хотя, как вы догадываетесь, уж я-то знаю. — Она зло рассмеялась. — Куда мы вообще едем? Вы в погребе ничего не сказали, а договор я в толк взять не смогла. Сплошь отказ от того да уступка сего — голова кругом.

— Мы направляемся к Нижнему хранилищу.

— Миленькое название… Мне нравится… Вообще ничего не понятно.

— Большего сказать не могу. Я там никогда не был.

— Спасибо. Теперь я себя чувствую совершенно безопасно.

— Расскажите, как вы умерли, — сказал я.

— Это запросто. У меня был ужасный день: два неудовлетворенных клиента потребовали вернуть деньги, женщина разоралась, когда я намекнула, что у ее мужа интрижка, ученый попытался опорочить и меня, и мои карты, и мою скатерть. Так себе удовольствие от работы. И я сказала себе: прогуляюсь-ка я вдоль реки. Поможет успокоиться, а нет — всегда успею удавить кого-нибудь трехфутовой бечевкой. Так или иначе, все получилось. Вечер оказался приятным, и последнее, что я ожидала увидеть, — ту громадную штуковину о семи головах, что размахивала когтистыми ручищами у меня перед носом.

Цербер прекратил грызть. Раздор обернулся. И сказал:

— Эта тварь назвалась?

— Возможно. Я не очень-то слушала…

— Какого она была цвета?

— Красноватая, — ответила покойница. — Местами светло-зеленая. И дерьмово-бурая. Будто кто-нибудь повалялся голым в поле, загаженном коровами, а потом истек кровью до смерти.

Раздор многозначительно кивнул и вернулся к рулю. Цербер заскулил и зарычал, но закуска неотвратимо увлекла его вновь.

— Короче, — продолжила она, — этот гад будь здоров злой оказался: всякий раз, когда я открывала рот, он плевался в меня огнем и кислотой, я все не затыкалась, и он выдал зверский рык, но я-то все равно не помалкивала, и тогда он меня хватанул рукой за шею. И все время нудил что-то про какой-то ключ, какие-то ворота и какое-то законное владение то ли тем, то ли другим, а я вроде как должна была ловить каждое его слово. Вот честно, к тому времени меня уже тошнило от всей этой истории. Пусть бы уже кончилась, и всё. Чуть ли не облегчение, когда началась резня и битье — если убийственную боль не считать, конечно.

— Да, — сказал я совершенно невпопад.

Тут она без всякого предупреждения схватила меня за руку. Я попытался вырваться, но хватка у нее оказалась сильнее.

— Ну, хотите, я вам будущее предскажу, или как? — Ответа она ждать не стала, быстро соскребла с моей ладони грим и уставилась в линии и складки. После беглого осмотра сказала: — Ужас как не хочется вам это говорить, но, какими бы скверными ни были новости, я всегда считала, что искренность — лучший подход. Факт есть факт: вы покойник.

Раздор захохотал. Кое-кто из трупов захмыкал. Цербер позволил одной своей голове лыбиться — слюняво и раззявленно. Одному мне этот юмор был непонятен. Я собрался напомнить ей, что я — неупокоенный, а это тонкая, но принципиальная разница, но она смутила меня, погладив по щеке.

— Выше нос, — сказала она. — Это не конец света… Я вам вот что скажу: могу честно погадать. Без шуточек, без врак — но и без гарантий. Просто как все могло бы быть.

И опять она не стала дожидаться моего согласия и начала с того, что стиснула пухлую часть моей ладони, под большим пальцем.

— Очень интересно… Венера довольно вялая — вас никто никогда не упрекал, что вы скучный? Луна тоже недоразвита, это подсказывает, что у вас совсем никакого воображения. Может, Марс не подведет. — Она сжала кожу в трех местах между линиями ума и сердца. — He-а: Марс вас бросил. Это означает, что вам не хватает смелости, выдержки и здравого смысла. Зато вы по крайней мере не заносчивы.

— Я рад.

— Помалкивайте, пожалуйста, я пытаюсь сосредоточиться. — Она стиснула подушечку под указательным пальцем. — Холм Юпитера сплющен — плохая новость, если вы метили в мировые вожди… Сатурн, впрочем, развит прилично.

— Это хорошо?

— Нет. Это означает, что вы оголтелый пессимист. — Она погладила основание ладони. — Нептун почти не разглядеть, но это я, поговорив с вами, и так знала: вы не очень-то оратор. Аполлона же и Меркурия вообще не могу найти. — Она вздохнула. — Если бы вы уже не умерли, я бы предложила вам убить себя. Серьезно. Мало что вам на руку.

— А линии как? — спросил я с надеждой.

— Много мелких островков. Как правило, нам это не нравится. Ваша линия жизни начинается плохо — и резко обрывается, что едва ли удивительно, хотя позднее вновь возникает, ненадолго. Линия сердца являет ту же закономерность — ослабевает то и дело, что указывает на несколько несчастных романов. Но линия ума у вас попросту жуткая — плачевно слабая, зыбкая. Если коротко, вы нерешительный, застенчивый, угрюмый, замкнутый и не способны на длительные отношения. Безнадежный случай.

Оценка точная, и, что важнее, она придвигала ко мне мою могилу еще чуть ближе. Я чуял, что в любой миг черный камень, висевший надо мной, обрушится и вобьет меня глубоко в землю… И ждал, когда он упадет, хотел, чтобы эта беспросветность закончилась, желал быть погребенным.

Глянул в ветровое стекло. Вид несколько заслоняли слюнявые головы Цербера, но я разглядел, что мы наконец поднимаемся к обширной равнине, где обрывалась дорога и начиналось поле великих дубов. Вскоре все завершится. И я вновь упокоюсь.