И там я свернулся клубком, подумал о родителях и заплакал.

Абаддон маялся. Этот миг должен был стать его триумфом, его венценосной славой, но докучливое сомнение проникло ему в ум. Он подозревал, что добытый предмет — ключ, которого он так долго ждал, — никчемная подделка.

Он слишком увлекся желанием овладеть ключом и даже не допустил, что ключ мог оказаться не подлинным, но, вернувшись в Нижний мир, Абаддон осознал страшную оплошность суждения. Он видел, что у того существа было два ключа, и знал, что настоящий — лишь один, и все-таки жадно принял первый же предложенный ему дар, как бес-подмастерье, искушаемый безделушкой… Непростительно.

Он повертел предмет в руках. Старый ли это ключ или просто никчемная железяка? Он не знал — и неопределенность пожирала его. Казалось, то жалкое существо в итоге оказалось достойным соперником, хотя его чахлый вид и подобострастная трусость поначалу убедили Абаддона в обратном. Теперь он рассматривал хрупкость того существа как попросту личину, часть великого плана заманить Абаддона в ловушку. Лукавство, достойное самого Хозяина.

Решение у этой дилеммы одно: придется попробовать вставить ключ в Великие врата. Его подчиненные слыхали, как он выхвалялся этим мигом не одно столетие кряду, и дальнейшие проволочки лишь подтвердят слухи, что бродят по Нижнему миру. Эти слухи унижали Абаддона. Из них следовало, что он упустил нужную встречу, что слишком устал для этого пути, что его посулы новой эпохи — лишь бестолковые попытки поддержать боевой дух. Но срамнее другое: согласно этим слухам, простой полуживец одержал над ним верх. Естественно, он выследил источник подобных обвинений и сурово наказал обидчиков, но чтобы полностью пресечь вранье и кривотолки, нужно действовать.

Эта мысль наполнила его ужасом. Он слишком ясно воображал себе эту сцену. Он замер перед Вратами. Легионы его последователей стоят у него за спиной, алчут поживы Верхнего мира. Награды, о которой им всем рассказывали, мечты, какой все они грезили, и Абаддон — единственный, у кого есть средство воплощения всего этого.

И он повернет ключ… И ничего не произойдет.

Он бродил по залам и лабиринтам своего дворца, терзаемый неопределенностью. Словно раздавлен сразу с двух сторон, и никак не улизнуть. Вероятно, он сможет набраться сил и совершить еще одну вылазку в Верхний мир… То будет тюрьма во всем, кроме названия, но ума перебиться ему хватит. Он привыкнет к тамошним нелепым обычаям, постепенно обретет мощь и привилегии и наконец захватит власть над одним из их многочисленных народов. Его власть будет безжалостной и жестокой — и, что лучше всего, зверской.

Заманчиво — и едва ли превыше его возможностей, но подобные праздные фантазии унизительны. Он никогда не сдавался перед испытанием — и теперь не сдастся. Жаль только, что противник ему достался не из легких.

Напоследок он навестил бойню, огненные пропасти, залы пыток. Зашел в Залу отделения, в Склад невоссоединенных, в Комнату воплей. Позволил себе немножко мимоходного зверства: предложил Танталу помилование, а затем быстро отнял его; распустил слухи, нашептав в уши, пожелавшие слушать, и ртам, способным болтать: приходите к Великим вратам, миг близок… Наконец добрался до стены огня — преграды, непроходимой ни для кого, кроме очень немногих. Совсем скоро она станет не более чем символом. Ему нужно было в это верить. Нужно верить, что ключ повернется и в этих исполинских каменных воротах появится трещина.

Кое-кто из его приспешников уже ждал. Абаддон прошел меж ними, кидая словечко там, оплеуху здесь. Все они собирались долго, но когда он встал у центральной колонны и осмотрел стекшиеся орды — поразился. Он и забыл, какой это восторг — вести эту мерзкую злую толпу, сколь упоительно вредоносна и безжалостна армия дьяволов, бесов, упырей и призраков. Его пылкая грудь налилась гордостью. Рты потекли слюной предвкушения. Этот миг у него не отнимут!

— Привет вам! — взревел он. Оставил эти слова висеть в жгучем воздухе, пока они не угомонили толпу. — Вы ждали долго, и я не заставлю вас ждать еще. Но вы знаете, чего ждать и чего ждут от вас. Впереди великие времена, возможности господства — да такие, что никто из вас и не мыслил себе. Ключ — у меня… — Он вскинул одну из рук и удовлетворенно выслушал стоны, хохотки и рыки одобрения. — И этим ключом я отопру Великие врата Нижнего мира!

Вопли оглушали. Он развернулся, почти ожидая, что рядом окажется Хозяин, готовый в последний миг отнять у Абаддона его судьбу. Но сейчас никто не мог ему помешать. Он поискал крошечное отверстие в центральной каменной колонне. Стер с ключа грязь и воткнул его в замок.

Повернулся ключ мягко.

Один кошмарный миг ничего не происходило. А затем он услышал рокот, как великий гром, и грубое трение камня о камень. Колонны двинулись вперед: трещина между ними, в волос толщиной, сделалась просветом, затем брешью, в которую он видел темные дали, изведанные им в странствиях; брешь делалась все шире, и ворота открылись. Он коротко глянул на Стикс и на мост, высившийся над темными маслянистыми глубинами. И обернулся к своей армии.

— Идите, — велел он. — Творите хаос.

Из вашей дилогии ясно, что вас завораживают (зачаровывают? вызывают у вас любопытство?) миры не-вполне-живых. Что в этом для вас лично — и как для человека, и как для писателя?

Мой зомби — не классический образчик не-мертвого: он не стонет безудержно, не поглощает сырую человеческую плоть и не действует инстинктивно. Вообще-то ровно наоборот. Он тих, меланхоличен и терпеть не может некоторые виды еды (и в этом смысле очень похож на меня самого). Но помимо этого я его рассматриваю метафорически: он одиночка, он подавлен, сентиментален и постоянно тревожится, а от естественной неуверенности в себе постоянно вынужден делать то, что ему велят другие — потому что ничего лучше он придумать не способен. Поэтому в более широком смысле он — изгой и недотепа, отвергнутый себе подобными, общество считает его недостойным внимания. Меня естественно привлекают такие люди — «слабые» мне гораздо интереснее «могущественных». Люблю истории, каких обычно не рассказывают.

В литературном смысле он был и остается для меня идеальным средством как для того, чтобы поговорить о моих собственных неудачах и слабых местах, так и для того, чтобы исследовать отношение общества в целом к тем людям, кем оно обычно пренебрегает, — к бездомным, низкооплачиваемым рабочим, к любому, кто отличается от нормы. Когда пишу, я всегда ищу такую идею, что помогает раскрыть эту двухслойную структуру — личного и политического.

Есть устойчивое выражение, дескать любой автор поистине прожитого и прочувствованного текста гоняет каких-то своих очень личных бесов/ангелов. Каких бесов и ангелов гоняете вы, создавая свой литературный мир, в данном случае — мир «Подмастерья»/«Порученца»?

Бесов у меня слишком много, всех тут не перечислить, наверное, но парочку особенно значимых приведу. Я боюсь смерти — очень эгоистично: меня наполняет ужасом от понимания, что исчезнет мое сознание, что эта сущность в моей шкуре прекратит существовать и превратится в непостижимое беспредельное ничто. С обыденной точки зрения меня раздражает, что я не буду знать, что произойдет через сто лет или через тысячу, и печалит, что я не увижу, как будут стареть мои дети. Поэтому заполучить в этих двух книгах хоть какую-то власть над смертью — слабая попытка противостоять этому страху. Но «Подмастерье» и «Порученец» также отражают мою одержимость отношениями между людьми и словами, что ими управляют: преграды между людьми и до чего трудно их преодолеть, упорный обрыв связи, повторяющиеся фразы, что застревают в голове, даже после того, как любовный роман закончен, обещания, которые что-то значат лишь в тот миг, когда их произносят. Поэтому вот мой второй бес: я часто отвергаю близость с другими людьми ради надежности отшельничества — насчет людей я тревожусь так же, как мой зомби.