— Не жди, что мы нынче вечером пообщаемся, впрочем.

— А они с Дебошем?..

— Как обычно.

Леопард выпихнул наружу левое крылышко рогача и вышел на расплавленную стальную мостовую. Он непреклонно велел мне вылезать. Я протянул руку, все еще ведомый обещанным стаканом воды, но он грубо отверг ее, и мне пришлось выкарабкиваться из брюха насекомого самостоятельно. Он дополнил эту нелюбезность, оставив меня один на один с каланчой, метнувшись по ступенькам ко входу в гнездо и исчезнув внутри.

Мне стало очень скверно — словно я съел кусок преисподней. Желудок вертело, как блинчик на сковородке. Я не понимал, где я. Я не понимал, кто я.

— Воды, — прошептал я.

— Пойдемте, — сказал каланча. — Найдем лекарство.

— Как оно? — спросил Смерть.

— Голова, — пояснил я.

— Болит?

— Кружится. Безостановочно.

Я лежал в темном углу Лаборатории, пил из стакана холодную воду из-под крана. Мор обнаружил в одном из деревянных шкафчиков склянку с белыми таблетками — для меня.

— Оно пока на стадии эксперимента, — сказал он Смерти. — И разработано для живых, а не для мертвых, поэтому в побочке не уверен. Но он должен оправиться.

Голова у меня не переставала кружиться.

Хуже того: я почувствовал настойчивое давление в паху. Пища, которую я употребил вчера, преодолела длину моего торса и переварилась воскрешенными желудком и кишечником. Я осознал, что мне нужно помочиться, — впервые за много лет. Смерть сопроводил меня в уборную (все еще отказываясь прикасаться ко мне — на случай остаточной заразности) и закрыл за мной дверь.

Я сбросил брюки и трусы и опустился на унитаз, смутно отметив, что оттенок у ванной и сантехники — авокадо. Пришлось сесть: крошечным обрубком пениса струю мочи не направишь. Наконец я ощутил, что давление у меня в мочевом пузыре ослабевает, и жидкость болезненно преодолевает краткое расстояние моей усеченной уретры. Услышал шум, с каким мои отходы падают в чашу нужника, и мельком глянул вниз.

Моча у меня была темно-желтой, густой и подкрашена кровью.

Путь ко мне в комнату походил на лихую паромную переправу. Когда я покинул туалет, площадка первого этажа вздыбилась, а спуск по лестнице уподобился полету вниз по дуге шестифутовой волны. У подножья я споткнулся, и первый этаж ринулся встретить мои распростертые объятия.

— Осторожнее, — втуне сказал Смерть.

— Я и так осторожно.

Мы свернули в главный коридор, потом еще раз направо, в узкий переход, еще раз направо — в коридор, где находилась моя комната. Смерть открыл дверь, я ввалился внутрь и рухнул на нижнюю койку. Он все еще стоял в дверях.

— Желаете поесть?

— Пока нет. — Из-за одной этой мысли мой желудок совершил череду обратных кувырков.

— Хорошо. Покричите, если что-то понадобится. Дверь закрылась. Ключ повернулся в замке.

Вновь в безопасности.

Я помнил все, что случилось со мной с того мига, как я проглотил отравленный шоколад, но воспоминания вывихнулись, словно принадлежали кому-то другому. Мне было стыдно за свою проделку, и я не удивился бы, окажись наутро опять в гробу. Мне было так похмельно, что подобная перспектива не казалась мне непривлекательной.

Я медленно сел и оглядел комнату. Телевизор выключен. Ваза с мертвыми розами и пишмашинка по-прежнему на письменном столе. Синюю стеклянную статуэтку в виде лебедя кто-то развернул задом наперед. Поскольку ничем другим заняться не мог, я встал, подошел к столу и выдвинул левый ящик. В нем лежала старая Библия — поверх невскрытой пачки простой бумаги А4. Я вынул книгу и погладил пачку тремя уцелевшими пальцами левой руки, мгновенно зачарованный ее ослепительной белизной. В правом ящике обнаружилось еще два тома. Первый — «Как справляться со смертью. Пособие для недавно усопших», второй — «Прекращение от А до Я». Ни тот, ни другой я не потрудился даже открыть. Мозг мне болтало, как замедляющийся гироскоп.

Сидеть — пропащее дело. Стоять — еще хуже. Я вернулся к кровати и лег.

Когда проснулся, было темно, а на ковре перед дверью лежала записка. Почерк был паучий и детский: «Вернусь чуть погодя, принесу поесть. Смерть». Я понятия не имел, который час. Снял мятый пиджак и почувствовал, как в кармане что-то болтается. Вывернув карман над кроватью, обнаружил полдесятка «Пирушек». Один их вид подбросил скудное содержимое вторничного меню мне до горла. Я сгреб конфеты одной рукой и швырнул их в мусорную корзину.

Они утвердили меня в том, что я обдумывал весь день: эта разновидность смерти — глубоко неудовлетворительная. Среди покойников некоторые болезни гарантируют безусловный почет, но, если оплошаю в обучении (сейчас это казалось вероятным), я бы снова не вынес того, с чем кратко столкнула меня эта болезнь. Стыд, унижение…

Попросту что-то не то, по ощущениям.

Кстати, именно эти слова Эми сказала, когда прекратила наши отношения. Она сидела под окном в кафе «Иерихон» и повторяла то, что сказала всего час назад. «Попросту что-то не то, по ощущениям. Уже не то». Я кивнул. «Оно было не то уже довольно давно».

Забавно все же, что вспоминается, когда умер.

Три кратких, уверенных стука прервали мои мысли.

— Кто там?

— Смерть.

— Заходите.

Он отпер дверь и вошел, убедившись, что она не захлопнется, затем приблизился к кровати. Принес тарелку, заваленную солеными крекерами, которые мимолетно, неуютно и необъяснимо напомнили мне о сексе. Смерть оставил тарелку на столе у окна, а сам устроился в кресле.

— Как вы себя чувствуете?

— Получше.

Он кивнул.

— Принес вам немного поесть. Мор говорит, что вам какое-то время не захочется, но на всякий случай. — Я поблагодарил его. — У нас завтра утром встреча. Поздно. Вам следует явиться. Посмотрите, что к чему. — Я слабо улыбнулся. — К завтраку можно не торопиться. — Он на миг молча задержал на мне взгляд, после чего выпрямился и собрался уйти.

— Как я сегодня справился?

Он ответил не сразу.

— Мы не уверены, произошло ли вообще заражение. Вы так корчились после своей выходки, что наши клиенты сменили кресла, а пакет не забрали. Узнаем не раньше чем через пару дней.

— Простите.

— Всяко бывает.

Он встал.

— А где Дебош?

— В городе с Раздором. Вероятно, крушат какой-нибудь ресторан.

Он подошел к двери, отпер ее.

— Кто такой Ад? — спросил я. Вопрос выскочил прежде, чем я понял, что сказал.

Смерть небрежно обернулся и показал на потрепанную Библию на письменном столе.

— Гляньте вон там, — сказал он. — Откровение. Глава шесть, стих восемь.

Ничего не вижу.

Я в теплом, темном, дребезжащем пространстве. Слышу низкий, приглушенный гул.

Больно всему телу. Руки стянуты веревкой за спиной, ноги привязаны к рукам. Рот заткнут тряпкой, от которой воняет бензином и тавотом, вывалиться ей не дает изолента. Она обертывает мне голову трижды, врезается в кожу на лице и шее, дерет мне волосы, стоит лишь двинуться. Пот заливает глаза, бежит по щеке, стекает в теплое, темное, дребезжащее пространство подо мной.

И я кричу. Но сквозь тряпку, изоленту и низкий, приглушенный гул никто не слышит.

С тем же успехом я мог бы находиться в средневековом каменном мешке.

Открыл глаза.

Увидел мягкую, белую подушку и густой белый ковер, толстый ворс — почти на уровне глаз. Вновь мелькнуло ощущение чего-то знакомого. Я неохотно выпустил подушку из рук и перекатился на спину, сонно глазея в деревянные планки верхней койки. Протер глаза и сосредоточился на артексном потолке: плюхи сталактитов, что застыли, не докапав, белые звезды, скученные в безумные созвездия. Разглядел животных, и еду, и лица, и беспорядочное круженье солнц.