ПОДМАСТЕРЬЕ

Ад погиб, тут никаких сомнений, и по эту сторону от Страшного Суда уже не объявится. Его тело нашли солнечным воскресным утром в июле, он лежал ничком в зарослях у реки. Агентская бляха пропала. Лицо не опознать. Ада выпотрошили.

Как это случилось, договориться не могли никак. Смерть винил Раздора, само собой, а Раздор в открытую валил все на Мора. Мор, в свою очередь, втихаря подозревал Глада, а Глад считал, что трое прочих плетут против него заговор. Некий раннеутренний бегун, засвидетельствовавший это преступление из-за тутового дерева и едва унесший ноги, клялся, что видел, как три дикие собаки рванули из кустов и помчались вдоль тропы к городу. Все целиком знал лишь один человек — и тот помалкивал.

Какова бы ни была истина, факт остается фактом: Ад мертв, в Агентстве требовалась замена. Чрезвычайное заседание созвали, резолюцию приняли, традиционный метод подбора нового сотрудника утвердили. В перестроенной мансарде двухэтажного городского особняка с окнами на луг началась Нечестивая Лотерея: Мор вытряхнул из мешка в деревянный барабан цветные шары, Глад повернул ручку, Смерть вынул шары и зачитал номера.

— Семьдесят два… Восемнадцать… А это что — шесть? — Показал шар Гладу, тот громко цокнул языком.

— Это девять.

— Повезло гаденышу, — сказал Раздор. Он нахохлился над компьютером, записывая номера по мере называния, и все сильнее раздражался. — Похоже, какой-то ‘баный местный. Прям на этой улице.

— Будем надеяться, что окажется лучше предыдущего, — заметил Мор.

— Хуже-то некуда, — согласился Глад.

— Я бы попросил, — вмешался Смерть. — Так. Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать — какова вообще вероятность такого? — Глад закатил глаза и изобразил зевок; остальные не отозвались. — И наконец, дополнительный номер… Сорок девять.

Все повернулись к Раздору, тот равнодушным щелчком ввел последнее число, затем кивнул и забормотал, вглядываясь в данные на экране.

— Так… Мужского пола, четвертой категории. Двадцать восемь… — Раздор хохотнул. — Как это, драть его, типично: ни имени, ни семьи, ни друзей… Впрочем, интересный случай…

— Да скажи уже, где он похоронен, — оборвал его Смерть.

Раздор одарил его предельно апокалиптическим взглядом, но ответил спокойно.

— Кладбище святого Эгидия. — Помолчал. — Тебе Шеф договор подготовил?

— Конечно.

— А лопата у тебя есть? — съязвил Мор.

— Очевидно.

— Могилу не перепутай смотри, — вяло добавил Глад.

Смерть одарил его улыбкой снисходительного дядюшки с «сабатье»[1] за спиной.

Я был мертв неисчислимые годы и тут услышал стук в гробовую крышку.

Отозвался не сразу. Если б знал, что будет происходить в следующие семь дней, — вовсе не стал бы отвечать. Но тогда единственная причина не отвечать оказалась практической — я не был уверен, что все еще составляю единое целое. Смотря как повезет — и сколько времени пролежите захороненным: можете оставаться крепким, как свиное брюхо, а можете превратиться в размазню, как густой гороховый суп. Стоит ли говорить, что без губ, голосовых связок и языка вам в «Гамлете» достанется лишь одна роль — Йорика.

И потому я пошевелился, повозился, быстренько охлопал и ощупал себя, чтобы убедиться, что важные части и куски все еще при мне — так оно и оказалось, — и уже собрался проверить голос, отозвавшись, но тут услышал второй стук.

Перво-наперво кое-что надо пояснить.

Большинство людей боится похорон. Их можно понять: я когда-то и сам боялся. Но для трупа подобный страх нелогичен. Нам ни к чему ни воздух, ни свет, и потому мы по ним не скучаем. Как бы ни пытались, дальние пути нам заказаны, и потому безмолвное пространство шесть футов в длину и два в ширину — наше представление о домашнем уюте. Живых ужасает одно: оказаться заколоченными в тесном деревянном ящике под шестью футами твердой почвы, нам же это сообщает уверенность. Мы здесь защищены. Мы вне угрозы.

Безопасность для мертвых — необходимая вещь. В гробу никаких рисков. Никому вы не нужны, никто вас не хочет. Кто-то где-то, может, и помнит, кто вы, но вашего скорого возвращения не предвкушает. Снаружи есть земля и небо, есть шесть миллиардов человек, есть опасность. И есть чужаки, которые стучат тощими костяшками по вашей усыпальнице и ждут ответа.

Рот у меня открылся прежде, чем я понял, что творю.

— Кто там?

Это первые два слова, которые я произнес после смерти, и выскочили они из пересохшего горла, как кваканье раздавленной лягушки. Ответ же, напротив, хоть его и приглушила гробовая крышка, оказался уверенным, высоким по тону и пылким.

— Ну наконец-то. Я уж подумал, вы оглохли. Или Раздор ляпнул очередную ошибку… Меня слышно?

— Вы кто? Что вам надо?

— Все вы одинаковые. Вечно одни и те же вопросы. А ответы вам не нравятся никогда. — Незваный гость досадливо крякнул. — Без меня тут, конечно, не обошлось… Но ничего не поделаешь. Слишком много уже ошибок. Незачем совершать еще одну. — Третий стук, на сей раз — у меня над головой. — Цельное дерево. Отличная работа. У вас, небось, деньги водились. Впрочем, будьте покойны — мы вас скоро достанем.

И первый гвоздь со скрипом подался прочь из гробовых досок.

Я услышал глухой грохот — крышку оторвали от гроба, ощутил тихую осыпь земли на грудь, уловил далекий стук — крышку выкинули из могилы на траву. Я открыл глаза и уставился строго перед собой, но поначалу было слишком темно и ничего отчетливо не видно. (Если вам когда-нибудь доведется идти мимо открытой могилы, не бойтесь: труп в земле нервничает не меньше вашего. Не ждите, что он выскочит и начнет вопить — не начнет; ну или если только вам не повезет.) Наконец я разглядел призрачную тень на сером фоне, она увеличивалась, пока не затмила собою все. Когда гость заговорил, голос у него оказался громче, ближе и нервировал сильнее:

— Обожаю этот запах. — Он глубоко вдохнул. — Так, где у вас голова?

Не успел я ответить, как две скелетные руки ощупали мне грудь, нашарили шею, а затем вцепились мне в щеки. Мгновение спустя чужой рот прижался к моему, из-за чего у меня на сухих губах зародилось колкое тепло; трескучее щекотное ощущение пыхнуло по всему телу фейерверком. Оно усиливалось, пока не заполнило меня целиком, восстанавливая и очерчивая заново физическую форму, которой я предоставил истлевать. Вены напитались новой кровью, старые кости вытянулись и отвердели, мышцы напружинились жизнью, будто сработавшие капканы. Мое возвращенное к жизни кожное облачение оказалось холодным, нагим и дрожащим от свежих впечатлений.

Таким стал самый бодрящий миг моей смерти.