— Так.

— Она была холодная! — Я взвыл. — И у папы тоже. Вы не двигались. Я все кричал, чтоб вы проснулись, но вы не просыпались. Я дергал и дергал тебя за руку, но ты лежала, и всё. Даже глаза не открывала!

Я очень испугался. Слезы катились у меня по лицу. Желудок завязало в узел, никак не распутать.

Мама взяла меня на руки и крепко прижала к груди, принялась качать.

— Все хорошо, — шептала она. — Тш-ш-ш. Все хорошо. — Она укачивала меня, как младенца, каким я все еще хотел быть, но разговаривала со мной, как со взрослым, каким я стану. — Мы еще долго не умрем, — говорила она успокаивающе. — Очень долго.

Очень долго проходит очень быстро.

Из воспоминаний меня вытолкнул палец. Палец тыкал мне в ребра. Палец был тускло-серый и на нем не было никакой плоти. Хозяином пальца оказался высокий скелет — единственный, кому повезло не столкнуться с гневом Раздора.

— Приношу извинения, — сказал он тихо, — но вы занимаете мое личное пространство.

Я попытался отодвинуться, но уже был вжат в дверь.

— Мне некуда деваться.

— Позвольте не согласиться. Вы будете сильно возражать против того, чтобы открыть окно и выброситься вон? Остальным благодаря этому достанется больше места.

Спидометр у Раздора показывал восемьдесят миль в час. Кроме неудобств, которые доставит мне подобный внезапный выход, я не успею поговорить с этими трупами, и потому стремительно убраться не имел никакого намерения. Однако скелет не оставил меня в покое. Он продолжил больно тыкать меня под ребра, пока мне не пришлось ему ответить.

— Как вы? — спросил я.

— Справляюсь, — ответил он ровно. — А как иначе? Смерть мне уж точно не чужой.

— Как вы умерли?

— Сердце остановилось. — Череп улыбался мне. У него не было выбора. — Когда-то я так пошучивал. От этого в рабочие часы улучшалось настроение. Когда одевал клиентов, спрашивал их, как они умерли, но поскольку они — вполне естественно — не торопились отвечать, отповеди я придумывал сам. Молод был, и потому это простительная дерзость.

Скелет сплел пальцы и уложил их на плесневевшие бедра. Я был ему благодарен, что он больше не тыкает меня, и он, похоже, забыл о своем требовании, чтобы я уступил место в пользу попутчиков. Скелет вполглазницы следил за Цербером, однако адская гончая слишком увлеклась своими жевкими закусками и опасности не представляла.

— По правде сказать, я умер по естественным причинам, — продолжил мой сосед. — Если точнее — слишком многие клетки моего тела оказались безвозвратно повреждены. Пока был жив, я часто улыбался при упоминании о генетических методах борьбы со старением. Опыт научил меня, что даже если наука управится как-то понемногу вмешиваться в круг жизни, накопленные клеточные повреждения у достаточно удачливых — и богатых, — кому достанется медицинское долголетие, все равно продолжат вызывать рак, физические недомогания, утрату функций мозга и так далее. — Он медленно покачал головой. — В моем ремесле учишься чтить власть смерти.

Я выглянул в окно. Микроавтобус выкатился с ярко освещенной кольцевой и несся теперь по проселкам. Я не узнавал никаких черт пейзажа и решил, что Раздор, как и Смерть с Гладом до него, предпочитает добираться до поля великих дубов своим особым маршрутом. Я уже собрался спросить, почему, как он развернулся кругом на ручнике — свирепый маневр, в результате которого все пассажиры салона рухнули грудой на меня. Я терпеливо подождал, пока меня, труп за трупом, не освободят от этого груза, принимал их извинения и возвращал им отпавшие куски их плоти. Когда все устроились на своих местах, я вновь обратился к скелету.

— Из-за чего стоило жить вашу жизнь?

Он некоторое время обдумывал вопрос, и я уже начал подозревать, что мой сосед утратил интерес к разговору или же его ушибло в нашем ералаше. Наконец он заговорил:

— Возможно, лучше всего ответить характерной иллюстрацией моего ремесла.

— Она краткая?

Он отозвался раздраженно:

— Позвольте предложить вам совет… Забудьте всякие желания будущего. Забудьте приказы прошлого. Пытайтесь впивать каждый текущий миг: подарите ему все свое внимание, все силы, всю страсть. Это единственный способ жить.

Я промолчал. Мое прошлое было никчемным, будущее — бесконечным, а вместе из них получалось сокрушавшее меня бремя. Я не мог ни пренебрегать им, ни отринуть его.

— Для начала я омываю тело антисептиком и антибактериальным мылом, — продолжил скелет отчего-то путанно. — Сразу следом — из уважения к родственникам — покрываю грудь свежевыстиранной белой простыней. Далее выбираю самые подходящие крупные артерии и вены и делаю небольшие надрезы тонким скальпелем. Это не так просто, как кажется. Нужно непременно знать, как добраться до кровеносной системы и не повреждать при этом плоть — и да позволена мне будет небольшая нескромность, я всегда справлялся с этой задачей успешно. Когда надрезы сделаны, вставляю резиновые трубочки: одна от артерии к присоединенной к мотору емкости консервационных препаратов, вторая — от вены к вакуумированной склянке. Попросту говоря, препарат проникает через артериальные стенки к клеткам, а вытесненная кровь вытекает через внутривенную трубку. Когда этот процесс завершается, я зашиваю надрезы и перехожу к следующей стадии. Она столь же важна — и с эстетической точки зрения, и с точки зрения дополнительной стойкости. Вследствие прекращения в грудной и брюшной полостях часто накапливаются газы, которые, увы, требуют более значительного вмешательства в тело. Я обычно проделываю это через брюшину — с помощью длинной трубки, посредством которой откачивается избыток газов и жидкостей и внутрь заливаются консервирующие растворы. Рана затем зашивается, как и предыдущие. Наконец я облачаю тело, помещаю его в гроб и восстанавливаю некоторое подобие жизни при помощи разнообразной косметики… Кстати: позвольте заметить, что вы поразительно плохо маскируетесь. Макияж следует доверять профессионалам. Нет ни одного бальзамировщика, чтобы поспособствовать вам?

— Сомневаюсь.

— В таком случае следует ежеутренне уделять этому больше времени и стараний — у вас же нет тайного желания попасться?

Я покачал головой.

Скелет похлопал меня по руке.

— Рекомендую последние штрихи наносить аэрозолем. Поначалу не очень ловко выходит, но в этом отношении я часто вспоминаю три отцовских золотых правила успеха: практика, практика, практика.

Я осознал новое ощущение: Раздор жал на тормоз. Мы свернули на уже знакомую гравийную аллею, миновали большие черные ворота и покатились в пейзаже округлых холмов и долин. Портал приближался, и ко мне пришел ужас: я отдал себе отчет, что это мое последнее поручение на службе у Агентства. Вопреки намекам Смерти, что я смогу узнать что-то от попутчиков, ничего такого, что могло быть заполнить пропасть во мне, я не обнаружил. Особенности, придававшие их жизням смысл, оказались обыденными и в конечном счете предсказуемыми, и в этом разговоре я продолжал участвовать из привычки, без ожиданий.

— Но что именно делало вашу жизнь стоящей?

Скелет сердито клацнул зубами.

— Раз вы так грубо настаиваете… Ничто не определяет вас точнее вашей работы. Если работа не способна вас осчастливить, следует оставить ее и найти такую, которая способна. В этом и будет вам блаженство. — Он уставил на меня пустые глазницы. — Нашли ее — крепите ее каждым атомом своего существа, погружайтесь в нее, ни о чем другом не думайте. Лишь так воплотите всего себя и лишь тогда прекратите искать. — Он вздохнул. — Моя работа благословила меня несокрушимым уважением ко всему, чем я занимался, и незыблемым почтением ко всем, кого знал. Вот что такое, по моему разумению, долг, и долг придал моей жизни смысл.

Словам этого костяного мешка не удалось меня тронуть. Я отвернулся и стал смотреть, как скользят мимо гладкие очертания холмов, прислушался, как колеса хрустят по гравийной дороге. Чуть погодя я полез в карман и достал сережку Эми. Поразглядывал ее недолго, затем быстро и силой проткнул ею мочку и вдел сережку себе в ухо. Боль оказалась едва заметной, и я тут же почувствовал себя увереннее и безопаснее. Даже последнее замечание скелета не смогло меня поколебать.