Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Я снял очки и убрал их в карман. Мир восстановился в цвете и трех измерениях. Скелеты погасли, сделались вновь Смертью и Гладом. Оба стояли у земляного холмика, из которого перископом торчала желтая трубочка. Смотреть, как умирает моя подруга, я больше не мог. Рад был, что не вижу больше ужаса на ее бледном лице, как сводит ей руки и ноги.

— Ей не хватает воздуха, — отметил Глад, вперяясь в землю.

— Но она все еще дышит, — сказал Смерть. — Полагаю, будет милосерднее, если мы полностью перекроем ей подачу, но пока на пару часов рановато. Не знаю, какие могут быть последствия. Шеф ничего на этот счет не говорил.

Мне стало тошно. Я вспомнил тепло ее тела рядом с моим. Мог бы очертить каждый дюйм ее тела руками, даже теперь. Вспомнил сладкий запах ее рта, острые уголки кривоватых зубов, темно-синий блеск ее глаз. До сих пор слышал ее смех: когда она смеялась, рот у нее раскрывался, как цветок, и являл все, чем она была, приглашал внутрь. Она не стремилась никого узнать поближе, но это не имело значения.

«Ты, нахер, больной».

Я глазел на холмик и представлял ее глубоко под землей. Лицо напряглось до предела, посинело; рот распахнулся, она хватает воздух; ладони скрутило в кулаки, они подергиваются. Больших подробностей не было нужды представлять: Смерть и Глад комментировали по ходу действия.

— Борется за дыхание, — сказал Глад без выражения. — Грудь ходит ходуном.

— Хорошо.

— На шее вздулись вены. Начинает биться. Нужно ускорить процесс.

Я был не в силах шевельнуться. Смотрел на них, мечась взглядом с одного на другого. Нужно сделать хоть что-нибудь. Сейчас же сделать. Сделай что-нибудь. Шевельнись. Хотя бы пошевелись. Шевельни хоть рукой, ладонью. Пальцем. Любое подтверждение, что я жил, дышал и мог двигаться. Взгляд у меня застыл, уперся в Смерть. Я не мог пошевелиться. Не мог решить, что предпринять. У Смерти был горестный вид; Глад невозмутимо ждал. Она переживала медленный, удушающий конец. А я не мог пошевелиться. Она не заслужила такую смерть. У нее не было врагов, она не сделала ничего дурного. Шевелись. Укладывалось ли у нее в голове, что происходит? Или все потонуло в кошмарной, задышливой, беспамятной муке? Я постигал ее муку. Ну хоть кончиком пальца. Ее дыхание бесконечно истрачено. Она вдыхала прошлое, выдыхала будущее. Чем больше хотела, тем меньше оставалось. А я не мог пошевелиться. Чем больше хотела, тем меньше… я не мог. Чем больше, тем меньше. Я желал шевелиться, орать, шевелиться, вопить, материться, шевелиться, шевелиться, шевелиться.

«Бесполезный ты, — говорила Эми. — Ничего никогда не делаешь, как надо».

— Колотится в крышку гроба, — хладнокровно сообщил Глад. — Костяшками. Всё по классике.

Я слушал. Это все, на что я был способен. Даже смотреть не мог. Через трубочку до меня долетел приглушенный стук, поначалу быстрый, затем тише, медленнее. Ощущение от ее кожи у меня под пальцами. Рот у меня открылся. Она умела одним словом рассмешить всех. Язык у меня втянулся вглубь рта. Ее глаза. Я почувствовал, как мне сдавливает горло.

— Нельзя? — прохрипел я.

Смерть посмотрел на меня растерянно.

— Нельзя ей помочь разве?

Он снял очки и опустил ладонь на трубку.

Я хотел освободить ее от кошмарных мгновений ухода. Я знал ее. Все еще мог ее чувствовать. Некая остаточная память нервных окончаний. Далекий пульс, с хоженой тропы. Я желал скрести землю руками, грести почву над ней, выкопать ее. «Бесполезный ты». Но отзывались у меня одни лишь глаза. «Нахер, больной».

— Кровоточит, — объявил Глад безразлично. — Пока только из-под ногтей, но уже что-то. Скребет дерево. Лупит по нему. Мотает головой.

Я не мог ни слушать, ни действовать. Хотелось разнести весь берег в клочья. Бесноваться на нем бурей. Зарываться в теплую землю. Принести воздух — как дар. Но я был ходячий мертвец, по-прежнему держался за труп в себе самом. У мертвых нет желаний, они ничего не делают. И внутри меня имелась ужасная мертвенность. Бесполезный.

— Прекратила стучать, — сказал Глад. — Дерет теперь себя. Типичное поведение. Царапает себе лицо… Руки… Живот. Бьет в грудь. — Он примолк. — Начала кусаться. Грызет себе тыльную сторону ладони.

Я непроизвольно потряс головой. Шевелиться так, чтобы трясти головой, чтобы отрицать, я мог. Ни одного положительного движения у меня не получилось. Нужно было шевелиться, или же я сломаюсь.

— Колотится. — Голос Глада заторопился. — Нехватка воздуха.

Я потряс головой. Вообразил ее, как она бьется выброшенной из моря рыбой, силится вдохнуть, не находя, что.

— Синяки на лице. Порезы на шее и руках.

Я тряс головой.

— Перестала дышать.

Я тряс.

— Без сознания.

Смерть опустился на колени рядом с холмиком и с силой потащил трубочку вон, пока вся она не вышла наружу. Походила на косу без лезвия. Он бросил ее в воду, посмотрел, как ее тихонько унесло течением, затем заговорил со мной.

— За семьдесят лет река размоет последнюю почву в этой части берега. То, что останется от гроба и от ее тела, окажется на поверхности. Никто не будет знать, что человек, которого мы видели во вторник, похоронил ее здесь и зачем он это сделал. Его не накажут ни за это преступление, ни за все прочие, которые он совершит. И не наше дело — судить. — Он обернулся к Гладу. — Сердце еще бьется?

— Пока да. — Глад глянул на меня. — Страдание окончено.

— Сколько еще? — прошептал я.

— Зависит. В любой момент. — Он всмотрелся в холмик. — Сердце… затихает. Перебои. — Он ждал с разинутым ртом. — Затихает. — Я слышал песни птиц с деревьев, мягкий плеск реки о берега. — Остановилось.

— Уверен? — спросил Смерть, сверяясь с часами.

Глад кивнул.

Я не мог пошевелиться. Глаза пекло, горло перехватило. Отчего-то жгло кожу на лице, по обеим сторонам от носа. Шевелись. Я поднес руку почесаться — и отдернул в изумлении. Кончики пальцев намокли.

Я плакал.

Последнее, что я видел

Лежа на краю крыши, я открыл глаза и сощурился под дождем. Избежал искушения повернуть голову и глянуть вниз, но попытался вообразить точные очертания всего вокруг. Я был в нескольких ярдах от слухового окна, у кромки круглой башни. Позади меня мокрая черная черепица загибалась и смыкалась в конце концов с основной кровлей здания — с крутой прямой наклонной ее частью, в которой находился технический лаз.

Я отодвинул от тела правую руку — ради пущего равновесия, уперся стопами и сдвинулся на пару дюймов к относительной безопасности главного здания. Левая рука беспорядочно подергивалась, но мне удалось совладать с нею так, чтобы сместить локоть вдоль желоба: сначала скользнув содранной, саднившей кожей по канавке, забитой грязью, а затем прижав ее изо всех сил, чтобы как-то держаться. Выгнул спину и, извиваясь всем телом, сдал назад. Повторил все то же самое — удерживая равновесие и цепляясь правой рукой, подвигаясь ногами, скользя левой рукой и смещая основной вес спиной — пока, дюйм за кошмарным дюймом, не оказался в канавке между низом основной крыши и конусом круглой башни.

— Заебись молодец.

Я повернул голову вправо и увидел темный контур на фоне светившегося слухового окна. Различить черты я не мог, но его фотокарточка была у меня в кармане пиджака — фотокарточка, которую Эми выдала мне семь недель назад.

— Поглядим, далеко ль ты уползешь.

— Помогите мне, — сказал я.

— Сам, блядь, себе помогай.

Я медленно повернул голову обратно и мельком увидел ждавший меня обрыв — первая моя ошибка. Дождь повел мой взгляд вниз, каждой каплей потащил меня к площади внизу. Я закрыл глаза и подождал, пока пройдет слабость в руках и ногах, пока прекратится судорожная дрожь. Очень нескоро я поднял голову, заставил себя разлепить веки и осмотреть оставшееся пространство крыши.

Водосток, спасший мне жизнь, оказался пластиковой полутрубой. Помимо черной грязи в ней лежала теперь и оторвавшаяся черепица, которая меня чуть не убила. Позади восходил скат основной крыши, поначалу полого, а затем — под пугающе крутым углом, пока не упирался у конька в возвышавшийся над поверхностью технический лаз. Перед собой я видел верхушку конуса башни и слуховое окно, из которого выбрался несколько минут назад. Даже если бы у меня нашлось смелости проделать заново весь этот путь, это все равно оказалось бы ужасной ошибкой. Слева подо мной блеклый простор площади, светившийся луной и ливнем, показался крошечным. И безлюдным.

46
{"b":"678753","o":1}