— Но я лучше пойду в тренировочные ямы. Ты обещал помочь освободить Яна. Пойдешь со мной? Слова сына властительницы и главнокомандующего волшебника будет достаточно.

Амос выпятил грудь:

— Ты, пожалуй, прав, но все зависит от моих родителей. Я уже говорил им о твоей просьбе и напомню о ней позже. Не волнуйся.

Ощутив искру надежды, — возможно, тщетной, — Бэннон с дубинкой в руке поспешил за тремя юношами. Меч у бедра успокаивал. Амос и его друзья разговаривали между собой, делая неприличные замечания о проходивших мимо рабах.

Их насмешливые комментарии вгоняли Бэннона в краску: парни сравнивали размер груди рабынь и обсуждали, может ли у простой служанки быть идеальная грудь. Амос задал вопрос, остановив робкую девушку, которая несла кувшин с водой из одного из фонтанов. Они заставили ее поставить кувшин на землю, и Амос приказал ей расстегнуть сорочку и оголить грудь. Та в ужасе отказалась, что-то бессвязно бормоча.

Бэннон коснулся рукояти Крепыша:

— Ты не должен так обходиться с людьми.

— Она рабыня, — возразил Амос.

В нетерпении он схватил коричневую ткань ее сорочки и с силой дернул вниз, разорвав одежду. Обнаженная девушка сгорала от стыда, но была слишком напугана, чтобы бежать.

— Видишь? Я говорил тебе, — сказал Амос, указав на сыпь на ее левой груди. — Не идеальная.

— Промежность Владетеля, ты прав, — выругался Джед.

Брок хихикнул, задержав взгляд на изгибе ее груди и идеальной форме сосков. Больше ничего не говоря, Амос помчался к нижним уровням города и внешней стене.

Бэннон виновато посмотрел на девушку-рабыню:

— Мне очень жаль.

Она, не встречаясь с ним взглядом, кое-как прикрылась разорванной рубашкой, затем взяла кувшин с водой и поспешила прочь.

Молодые люди увидели верховного капитана Эйвери, патрулирующего улицы, и Амос поднял дубину в насмешливом приветствии.

— Мы отправляемся к каменным солдатам — продолжить борьбу за Ильдакар. — С ухмылкой он добавил: — Не забывайте бережно охранять мою мать в наше отсутствие.

Бэннон заметил напряженное выражение на лице Эйвери, когда парни не спеша прошли мимо капитана.

Добравшись до стены, все четверо прошли через ворота и оказались на плохо сохранившейся дороге, по которой в Ильдакар когда-то шли торговые караваны. Через брусчатку проросла трава и высокие сорняки. Равнина была усеяна руинами старых зданий: повсюду виднелись каменные фундаменты, обрушившиеся стены, призраки отдаленных деревень, почти канувшие в историю.

— Когда саван вновь опустится, то пройдет десять или пятнадцать лет обычного времени, прежде чем мы снова сможем выйти наружу, — сказал Амос.

— Десять или пятнадцать лет? — воскликнул Бэннон.

— Благодаря могущественной магии савана время вблизи Ильдакара движется несколько иначе. Даже когда саван рассеивается, остаются некоторые искажения. Неясно, сколько недель, месяцев или столетий проходит за пределами нашего города, но нас это не заботит, — пояснил Амос. — Наш мир внутри савана.

— Но… столько лет? — Бэннон не мог поверить в услышанное. — Это половина моей жизни, может даже больше!

Амос, шагая вперед, взмахнул железной дубиной и сокрушил большой чертополох, росший на его пути.

— Ты прожил всего двадцать лет, Бэннон Фермер, но наша юность длится уже несколько столетий. И продлится еще долго.

Бэннон был сбит с толку.

— Столетия? Но я думал, что мы с тобой одного возраста.

Молодые люди рассмеялись.

— У тебя с нами очень мало общего, — сказал Брок.

Вскоре они достигли первых рядов окаменевших солдат генерала Утроса, облаченных в искусные доспехи с толстыми нагрудниками и вооруженных короткими мечами, боевыми топорами и щитами. Джед обратил внимание на юношу, который снял свой шлем и держал его в руке, облаченной в боевую рукавицу. Его короткие волосы торчали во все стороны, за исключением короткого хвоста у основания шеи. Застывшее выражение лица солдата было искажено гневом, губы обнажали зубы, глаза были сощурены, и он скалился на Ильдакар.

— Надо же! Разве он не выглядит вызывающе? — Джед ударил дубиной так сильно, что отколол статуе ухо.

Смеясь, Амос и Брок по очереди заколотили по талии дерзкого солдата, разбивая пластинчатую юбку доспеха, пока не превратили промежность мужчины в серый порошок.

— Разомнись, Бэннон, — сказал Амос. — Чего ждешь? Мы здесь, чтобы повеселиться.

Бэннон взглянул на тысячи каменных воинов, рассредоточенных по равнине и предгорьям. По всей видимости, некогда это была грозная разрушительная армия, но теперь остались просто статуи давно умерших людей. Спутники настаивали на его участии, поэтому Бэннон дал волю своему гневу. Воображая пленивших Яна норукайских захватчиков с безобразными ртами и татуировками в виде змеиной чешуи, он принялся бить по голове одного из каменных солдат. После семи ударов он уничтожил голову статуи.

Амос, Джед и Брок подбадривали его. Затем Бэннон вспомнил об отце, который бил его, утопил котят и избил до смерти мать. Он снова взмахнул дубиной, выискивая подходящую мишень, которая отплатит за преступления этого презренного человека.

Вскоре все четверо размахивали дубинками, уничтожая одного окаменевшего солдата за другим. Звон металла о камень, их выкрики и радостные возгласы разносились по странно безмолвной равнине. Мишеней было так много, что Бэннону не приходилось выбирать. Ряды окаменевших врагов казались бесконечными.

Он тяжело дышал, с его длинных рыжих волос капал пот, руки болели, а запястья онемели от нанесения ударов по твердому камню. Жадно глотая воздух, он не испытывал радости, но, по крайней мере, избавился от напряжения и выпустил гнев. Впрочем, он бы предпочел биться с достойным врагом, а не с древними статуями.

Слева от Бэннона, в отдалении от остальных юношей, атаковавших неподвижных врагов, послышался звук: стон, а затем неразборчивое бормотание. Мужской стон медленно перерастал в вопль.

Бэннон огляделся, но увидел только статуи, которым было полторы тысячи лет. Затем он заметил движение. Один воин из рядов каменных солдат пошевелился. Он сделал шаг и поднял руки, а крик стал еще громче. Бэннон перекинул дубину в левую руку, а правой нашарил меч. Воин попытался двинуться, а затем рухнул на колени.

— Ох, что происходит? Ох…

Голос был столь жалобным и отчаянным, что Бэннон невольно пошел в ту сторону. Цвет лица древнего воина отличался от остальных, хотя и оставался бледновато-серым, словно посыпанный мукой. К доспехам вернулся оттенок бронзы и кожи; символ пламени на щите стал ярко-красным.

— Ох!

Бэннон с колотящимся сердцем остановился в десяти шагах от странного воина, и тот посмотрел на него сквозь шлем. Они безмолвно уставились друг на друга.

— Ты пробудился, — наконец сказал Бэннон. — Наверное, заклинание перестало действовать. — Он с тревогой оглядел бесчисленные статуи воинов, опасаясь, что все они могут ожить, но равнина оставалась неподвижной — воины генерала Утроса были белым мрамором.

Древний солдат в замешательстве снял шлем, и Бэннон увидел, что бойцу времен императора Кергана не больше двадцати пяти лет. Радужная оболочка его глаз была серой, но сливалась с белками, как будто еще частично состояла из камня. Его короткие темные волосы казались неестественно жесткими. Он медленно размял руки.

— Что случилось? — У него был странный акцент. Мужчина оглядел статуи своих товарищей. — Моя армия… мой господин.

Бэннон подошел ближе, когда пробудившийся воин сгорбился и несчастно помотал головой.

— Что произошло?

— Давным-давно на тебя наложили заклинание, — сказал Бэннон. — Ваша армия прибыла сюда во время войны, которая закончилась пятнадцать веков назад.

Воин снял рукавицы и согнул пальцы, напомнив Бэннону кузнеца, сгибающего полосу железа, недостаточно нагретую для обработки. Его предплечья цвета мела еще были частично окаменевшими.

— Меня зовут Бэннон Фермер. Я путешественник, остановился в Ильдакаре.