— Папа?

Кресло повёрнуто спинкой ко входу, лицом — к большому окну, за которым клубится сероватая тьма. Идёт дождь, по крайней мере, что-то ритмично отбивает чечётку по крыше, потому Юдей не понимает, что там можно рассматривать? Хагвул уныл под дождём, как старый пьянчуга, пропивающий последние деньги.

Девочка замирает на пороге. Сначала ей кажется, что в кабинете нет света, но вскоре она различает два слабых луча настольной лампы, силящихся пробиться сквозь плотное покрывало, накрывшее весь стол.

— Папа, зачем это?! — рассмеявшись, спрашивает она, подбегая к столу. Краёв покрывала не видно. Маленькие детские ручки вцепляются в ткань, и только через несколько секунд Юдей понимает, что запуталась. Кажущееся цельным, покрывало распадается на отдельные нити, обвивает её пальцы прежде, чем она успевает отдёрнуть их. Паутина. Живая паутина!

— Папа?! — В голосе прорезается страх. Как будто из проклюнувшегося яйца певчей птички вместо мягкого клювика показывается чёрная мохнатая лапка.

— Ю… де… — шепчет человек в кресле. Голос совсем непохож на отцовский. Юдей бьётся, пытаясь освободиться, но запутывается всё больше. К моменту, когда её лицо оказывается в считанных сантиметрах над столешницей, кресло разворачивается. Девочка прикладывает все силы, чтобы не зацепить липкие нити щекой или носом, но они уже впились в волосы и медленно, но верно, тянут её вниз.

— Папа, помоги! — кричит она, в отчаянной попытке приподнимая голову, и во все глаза смотря на человека, замершего в кресле. В его груди огромная дыра, внутри которой копошится нечто.

— Па…па? — Губы еле шевелятся. Из глаз текут слёзы. Она хочет кричать, но дыхания сбивается. Юдей не замечает, как паутина отрывает её от пола и подносит к трупу отца.

Огромная полость начинается чуть выше солнечного сплетения и заканчивается около паха. Существо не утруждало себя и вгрызлось в плоть прямо сквозь рубашку, поэтому дыра обрамлена подсохшей, багровой от крови бахромой. Тварь внутри расположилась к Юдей спиной, и она видит панцирь, отражающий жалкие лучи света, что ещё испускает лампа.

Чудовище поворачивается, наружу выскальзывает алое, разбухшее щупальце, непристойно свисающее между лап. Используя длинные ноги как рычаги, огромный паук выползает на стол. Он встаёт перед Юдей, и её взгляд сам собой останавливается на ярко-красных, сверкающих рубинами глазах.

Она не понимает, что видит в них. И видит ли вообще хоть что-то.

Паук медленно выползает из её поля зрения, а через мгновение девочка ощущает мягкое, но настойчивое давление на голову.

Её лицо погружается в паутину. Липкие нити заползают в горло, уши, нос, а глаза заволакивает тьма.

>>>

Отряд покрывает две трети пути, но на Тебон Нуо неумолимо опускается ночь, и Оней решает сделать привал.

— Дальше дорога идёт вверх, её не так хорошо стерегут, как раньше.

— Стерегут? Кто? — спрашивает Реза. Он не видел ни одного микнетава до того момента, пока их не поймали в фермерском доме.

— Есть отряды, мы называем их итаал-су, которые занимаются охраной дорог. В былые времена они каждый день патрулировали известные тракты и вычищали их от опасных хищных растений, но после того, как Хэйрив решил напасть на бурден, их сократили.

— И теперь…

— Мы вполне может стать чьей-нибудь добычей. Ферусы смогли бы защитить себя, но не с наездниками на спинах.

Укрытием служит заброшенный фермерский дом, как и в тот, первый раз. Правда, он стоит на отшибе, дальше всех, и от дороги его отделяет холм.

Внутри чисто, но густо пахнет травами, которые прошибают даже фильтры скафандров. У Резы слегка кружится голова, Мадан опирается на стену. Оней и его соратник несколько секунд наблюдают за людьми. Микнетав подходит к стене. Раздаётся едва слышный треск, похожий на тот, что издают стрекозиные крылья, и в стене открываются два полукруглых окна. Прохладный ночной воздух быстро заполняет помещение, и Реза благодарно кивает микнетаву.

Юдей снимают с феруса, кладут на пол, подложив под голову свёрнутый балахон. Остальные располагаются вокруг, пытаются уснуть. Микнетавы говорят о чём-то вполголоса. Реза с подозрением поглядывает в их сторону, пока Оней, вдруг, резко не поворачивается к ибтахину. Второй микнетав безмолвно встаёт и выходит наружу.

— Твой павший соратник…

— Да?

— Завтра нам, возможно, придётся уходить от погони. Он замедляет нас.

Реза старался не думать о Нахаге. Труп, завёрнутый в полотно, попадался ибтахину на глаза всю дорогу, но про себя он повторял:

«Груз. Просто груз».

— Мы…

— Он великий воин, — продолжает Оней. — И мы можем похоронить его со всеми почестями, достойными благородного микнетава.

Усталость наваливается на Резу неподъёмным бременем. Оставить Нахага здесь? Конечно, он знал, на что идёт, но разве они могут бросить его?

«Погребение микнетавов? — думает ибтахин, смотря в тусклые глаза Онея. — Туземный ритуал. Нахаг достоин большего».

Вместе с тем он понимает, что микнетав прав. Если король отправил кого-то в погоню, то утром, возможно, придётся идти на прорыв. Труп на закорках может стоит жизни ему, Юдей или Мадану.

«Почему я? — неожиданно думает Реза. — Почему я должен принимать это решение?»

Ибтахин смотрит на уснувшего Мадана, привалившегося к стене. Глупо думать, что его заботит судьба тела Нахага. Юдей лучше не тревожить.

— Хорошо… Как… как мы это сделаем?

— Ваш костюм, — Оней показывает на скафандр Резы. — Нужно снять. Помоги.

Микнетав и человек выходят на улицу. Спутник Онея уже снял Нахага с кизерима. Развернув полотно, он бережно уложил его на землю. Неподвижный тцоланим мог бы показаться спящим, если бы не истерзанный костюм, лопнувшее забрало шлема и обезображенное лицо.

Реза действует быстро, поглащённый странной пустотой. Он снимает с Нахага шлем, перчатки и сапоги, отсоединяет клапаны и, с помощью Онея, освобождает тцоланима от скафандра.

— Это тоже, — говорит Маген, проводят рукой по комбинезону. Реза кивает и расстёгивает молнии. Нахаг остаётся голым перед ночным небом Тебон Нуо. Луна серебрит его кожу, и он кажется не столько человеком, сколько скульптурой.

— Дальше мы сами. Тебе нужно отдохнуть, — говорит Оней и мягко отстраняет Резу в стороу.

Ибтахин поворачивается к ним спиной, старается дышать ровно. Запрокинув голову, он смотрит в небо и видит яркие, перемигивающиеся звёзды, которые напоминают ему о Хаоламе.

«В сущности, между нами нет разницы, — думает он. — Мы так же боимся чужаков и первым делом думаем, как их уничтожить. Кто знает, если бы всё повернулось иначе, и микнетавы были первыми в нашем мире, может быть, сейчас бы мы готовили вторжение. И ничем бы не отличались от безумного короля».

— Тебе нужно отдохнуть, — повторяет Оней.

— Я хочу проводить его… — говорит Реза. — Каким был ваш мир до Хэйрива?

— Прекрасен. Мы жили… в гармонии. По крайней мере — старались. Например здесь была деревня, в которой жили туникеры, тех, кого вы бы назвали мыслителями. Они обрабатывали землю и взращивали кудмию, ухаживали и следили за нашим Кодо: убирали старое и вплетали новое.

— Я… не понимаю. Кодо? Это законы?

— Это то, чем является Тебон Нуо. То, чем оно являлось, — поправляется Оней. — Насколько нам известно, в вашем мире нет аналогов Кодо, но я думаю, это можно назвать обучением.

— Я всё ещё не понимаю.

Микнетав закрывает глаза. Его руки сами готовят тело к ритуалу, а мысли уносятся далеко в прошлое.

— Кодо — наша суть, собранная в единый ментальный цветок. Он есть ядро каждого микнетава и, познавая его, мы учимся быть теми, кем рождаемся. Кодо расцветает со временем, в каждом лепестке открывая крошечный кусочек опыта микнетавов. Из Кодо юные черпают знания о том, как жить.

— То есть, ты хочешь сказать, что у вас нет… школ?

— Отнюдь, — усмехается Оней, — следование завету рода требует долгих лет совершенствования, но без Кодо — это просто движение без цели и смысла.