— Сын мой, сын мой, сын мой, сын мой, сын мой, — бесконечно повторяет знакомый голос. Хэш отпускает напряжение, скопившееся в мышцах рук, ног и шеи, отдаётся потоку и даёт ему нести себя. В тот же момент пространство вокруг стремительно меняется: изгибается лентами Мёбиуса и складываться в самое себя. Гиганта сжимает и расплющивает. Мгновение он действительно чувствует себя карандашным наброском, но ощущение быстро проходит. Ярко вспыхивает шар наверху, и Хэш понимает, что стоит на твёрдом полу. Перламутровые тёмно-серые и жемчужные плитки образуют узор из концентрических кругов, с ним в центральной точке.

— Сын мой, — повторяет существо в капюшоне, которое теперь уже не скрывается.

— О…те…ц? — с трудом произносит Хэш. Горло, не привыкшее к фонетике нового языка, будто режут ржавым ножом.

— Да! Да, Акхи!

— Акхи?

— Ты — Акхи!

Хэш уже слышал это слово, но не понял, что это имя. А сейчас… его отвлекает слишком многое: мягкая накидка, прикрывающая его наготу и появившаяся ниоткуда, он мог бы поклясться, что никогда такой не видел; щекотка в затылке, как будто бы от букашек, забравшихся в черепную коробку; непрекращающийся скрежет, хотя, казалось бы, он должен пропасть. И существо перед ним. Его… отец.

— Меня зов… зовут Хэш.

— Нет! Акхи! — неожиданно рявкает собеседник. — Я — Хэйрив. Ты — Акхи!

Хэш ничего не чувствует. Он узнаёт своё имя, имя отца, он много раз представлял себе в юности этот момент, и вот, он должен переживать и чувствовать, как заполняется пустота в той части сердца, откуда была вырвана память о настоящих родителях, но ничего не происходит. Дыра так и зияет и, исподволь, отражается во всех действиях, мыслях и чувствах Хэша.

— Хорошо, отец, — говорит он, и только сейчас замечает слёзы на щеках существа, стоящего напротив.

— Я нашёл тебя, — говорит Хэйрив и, вытянув вперёд руки, идёт на сына. Он выглядит ошеломлённым, уставшим и безумно старым. Хэш никогда не видел своих сородичей и вид отца, вид существа, одной с ним расы, производит огромное впечатление. Когда гигант ощущает прикосновение больших рук к плечам, когда чувствует странную смесь запахов, исходящую от обнявшего его создания, когда лоб Хэйрива касается его лба, Хэша будто выбрасывает за пределы всей известной ему жизни.

Он видит мэвр. Истинное название мира по ту сторону кхалона — Тебон Нуо, так его именуют микнетавы, обитатели и повелители благословенных равнин и холмов, рек и озёр, гор, морей и неразумных бадоев. Перед глазами Хэша, как живые, встают города, чарующие ассимитричной изысканностью зданий, дремучие леса, острые заснеженные пики. Длинная череда микнетавов в дорогих одеждах; последняя в ряду заставляет гиганта заплакать — он узнаёт свою маму. Женщина благородного рода, наделённая не только красотой острых черт, но и мудростью, улыбается Хэшу сквозь толщу времён, и он хочет порвать этот барьер, обнять её и услышать те слова, что она беззвучно шепчет, но не может. Когда отец отнимает лоб и отодвигается, чтобы вновь увидеть сына, слёзы текут по щекам обоих.

— Отец, столько лет…

«Где ты был?! Почему не пришёл за мной?!»

— Сын мой, сын, — Хэйрив говорит, то и дело сжимая плечи сына. Потрясение ещё не прошло, порой он сжимает так сильно, что Хэшу становится больно.

— Почему ты не отвечал?

— О чём ты?

— О посланиях. Люди оставляли их около кхалона. Надеялись, что вы, кто-нибудь, выйдете с ними на связь.

— Я не получал посланий, — говорит Хэйрив, и Хэш замечает, что лицо отца меняется. Слёзы и радость уступают место затаённому гневу.

— Но, как? Ты показал мне, что в этом мире ты король. Неужели тебе не сообщали о находках? Об окне в другой мир?

— Ох, сын, моё положение в Тебон Нуо долгое время оставалось плачевным. Годы ушли на то, чтобы вернуть то, что принадлежало мне по праву, и ещё столько же, чтобы отыскать тебя и научить говорить так, как принято среди микнетавов. Я знал, что однажды этот день придёт, но сколько лет… Смотреть и не сметь касаться, не уметь сказать. Сын мой…

Какие-то слова Хэш слышит, но большая часть смыслов передаётся напрямую в сознание. Долгое время гигант этого не замечает, но как только картинки перед глазами становятся слишком яркими, он отстраняется и внимательно смотрит на Хэйрива. Ментальная игла, похожая на ту, что теперь есть у Хэша, но только намного темнее, поднимается над стариком и изгибается в сторону охотника. Хэшу даже не нужно проверять. Он чувствует, как чужая воля проникает в его голову, и силой разрывает связь, пользуясь своим ментальным щупом как ножом.

— Даже без Кодо ты поразительно хорошо владеешь хасса-абаб — говорит Хэйрив, отступая на шаг назад и примирительно поднимая руки. — Прости, что я действовал так грубо. Но теперь ты понимаешь меня и сможешь понять любого микнетава в Тебон Нуо.

— Хасса-абаб? Кодо?

— Позволь мне…

Ментальная игла плавно движется к Хэшу, касается его головы и беспрепятственно проходит дальше.

«Хануал, — неожиданно всплывает слово. — Эта штука называется хануал»

Знания всплывают в памяти сами собой. Всего за несколько секунд Хэш узнает о многих аспектах жизни микнетавов.

— Мы общаемся с помощью хасса-абаб, — рассказывает Хэйрив. — Это великий дар, полученный нашим народов от Ку’Луан. Кто это ты узнаешь позже. Вскоре Кодо распустится в тебе, как цветок в плодородной почве, и ты познаешь наш мир так же, как познают его юные.

Хэш кивает. Он уже ощущает, как в его память мягко встраиваются отдельные, пока не связанные понятия о Тебон Нуо. Так, например, он понимает, что Кодо, что-то вроде ментальной энциклопедии, которую закладывают в голову каждого микнетава ещё в младенчестве, но доступ к нему сознание получает не сразу, а постепенно, из года в год, вплоть до совершеннолетия. После Кодо начинает видоизменяться вместе со своим хозяином, аккумулируя в себе опыт жизни каждого отдельного микнетава.

Может показаться, что Кодо избавляет от целых лет учёбы, но, на самом деле, юное поколения всего лишь не занимается изучением пыльных фолиантов. Практические навыки им приходится нарабатывать так же долго и упорно, как и людям.

— Спасибо, отец, — говорит Хэш. Хануал Хэйрива покидает лоб сына и охотник вытягивает свой, чтобы поведать отцу о Хаоламе и том, чему его обучили люди. Но игла наталкивает на непреодолимый барьер в нескольких метрах от старика.

— Я не желаю знать о том, что они делали с тобой, сынок.

— Отец, они не…

— Сын, я чувствую твою боль и догадываюсь, что эти существа притворялись, чтобы запутать тебя. Возможно, ты даже отравлен жалостью, а то и любовью к ним, но поверь, они — настоящие чудовища.

— Отец, ты не…

Хэйрив показывает жест, в котором Хэш читает намерение показать что-то ещё. Гигант кивает, хануал Хэйрива опутывает его сознание. Перед глазами появляются картинки.

Оказывается, кизеримы не умирают в тот момент, когда уничтожаются их сердца или головы. Меркнет сознание, но лимфа некоторое время остаётся активной и микнетавы могут видеть, даже сквозь кхалон, то, что происходит с их питомцами.

— Бадои, неразумные обитатели Тебон Нуо, могут быть опасны, и мы часто обуздываем их порывы с помощью хасса-абаб, но они остаются живыми существами. Люди разделывают их, перерабатывают, превращают в машины, в топливо, в инструменты. Ни одно живое существо не заслуживает того, чтобы им пользовались так.

— Но они опасны! Они вторгаются в наш мир, убивают людей.

— Они голодны и напуганы…

— Никто этого не знает. И не видит!

— Достаточно лёгкого прикосновения хануала, чтобы…

— У людей нет хануала.

Хэйрив замирает. Ветер, пришедший неведомо откуда, поднимает полы его плаща и хлопает ими, так что старик становится похож на диковинную страшную птицу. Хэйрив улыбается, и Хэш замечает длинные клыки. Прямо как у него самого.

— Что?