— Доброго утра, — говорит медсетра. Юдей выдавливает улыбку и машет в ответ. Взгляд скользит по столику: тарелка с пресной молочной кашей, ложка, кувшин с водой и стакан, металлический поднос с ножницами. Банки с лиловой мазью нет. Пациентка хмурится, а медсестра, продолжая улыбаться, снимает поднос с тележки и кладёт его на кровать.

— Давайте сюда руку.

— Что вы…

— Давайте, не бойтесь.

Повязку снимают. Кожа выделяется светлым пятном, но сестра заверяет, что вскоре цвет придёт в норму. Юдей ожидала увидеть чудовищный рубец, но на руке вообще не осталось следов нападения кизерима.

— Я…

— Поначалу сбивает с толку, но дайте себе время привыкнуть. Кстати, вас сегодня выписывают. Ждём директора.

Юдей резко поднимает голову и смотрит на медсестру. Сплошное радушие, ни тени издёвки.

«Выписка»?

Возможность покинуть клетку, конечно, маячила на горизонте, но подсознательно женщина не верила, что сможет выбраться на волю. И свобода, так просто скользящая ей в руки, ошеломила Юдей.

«Не на волю…» — поправляет она себя, но надежда и радость уже зашипели пузырьками под кожей. Доктор появляется где-то через час, вместе с Маданом Наки, и Юдей тут же понимает, что мечты о Хагвуле, знакомой кухне и Кашиве останутся мечтами.

— Что ж, похоже вы готовы покинуть сей приют! — говорит директор, широко улыбаясь. — Ваша комната готова. Сегодня вы ещё отдохнёте, познакомитесь со СЛИМом, а завтра начнём обучение. Ну что, скажем госпиталю «пока-пока»?!

Он обводит руками комнату и усмехается, будто бы беззлобной шутке, но Юдей ощущает знакомый укол раздражения, а сразу за ним — страх перед этим милым человечком.

«Чудовище», — настаивает внутренний голос.

>>>

Прогулка до комнаты становится и посвящением. Юдей запоминает немногое. В основном тусклый свет и целых два контрольно-пропускных пункта. Все, кого они встречают по дороге — солдаты в чёрной форме с диковинными ружьями наперевес. Строгие взгляды и казённая усталость, приобретённая, будто, одновременно со вступление в должность, заставляют ёжится и ждать подвоха. Юдей постоянно отводит глаза.

«Беженец на птичьих права», — думает она, пока Мадан показывает документы. Директор не теряет жизнерадостности, старается втянуть проверяющего в какой-то бессмысленный разговор. Безрезультатно.

— Реза Ипор, их начальник, — говорит Мадан, стоит им пройти сквозь вторую толстую дверь и выйти на широкую лестницу, — строго относится к протоколу и требует того же от всех своих сотрудников. Они хорошие ребята, так что бояться не стоит. Просто работа… понимаете, они пытаются обеспечить секретность, а с каждым годом…

Юдей кивает так, как будто понимает. Они поднимаются вверх на два этажа. Физическая нагрузка действует на женщину ободряюще: ноги заполняются бурлящей энергией. Неожиданный эффект. В пору спрашивать у директора, есть ли в СЛИМе спортивный зал. Но тут он распахивает очередные двойные двери.

«Кампус», как его назвал Мадан, не охраняется, хотя прежде чем попасть в основной коридор они пересекают предбанник, где вполне может уместиться контрольный пункт.

— У нас тут что-то вроде гостиницы, — поясняет директор, галантно придерживая дверь. Юдей проходит внутрь.

Коридор кампуса в действительности обставлен как отель средней руки. Она может поклясться, что останавливалась точно в таких же пристанищах по пути на археологические площадки Великой Восточной империи. Тот же толстый однотонный ковёр на полу, деревянные панели, полусферы плафонов, приплюснутые к потолку.

— Почему везде такой тусклый свет? — спрашивает Юдей.

— Заметили?! — притворно удивляется Мадан. — Да, кое-какие проблемы на лицо, но мы работаем над их решением.

— Университет производит весь далак в Хаоламе. Не можете позволить себе лишний генератор на этаж?

— Поверьте, Юдей, над этим вопросом бьются наши лучшие инженеры. Вопрос решается. Идёмте.

Она думает, что её поселят в комнате подальше от входа, но директор останавливается у двери с цифрой пять и достаёт из кармана изящный ключ.

— Прошу!

Комната небольшая, меньше палаты, но не в пример уютнее. Мебель, определяя назначение пространства, наделяет его смыслом, а значит — простором. Юдей нравится намечать будущий быт: небольшой закуток слева от двери подойдёт для переодевания, справа, там где стол и книжный шкаф — для работы, а у противоположной стены удобная на вид кровать. Простые, но сделанные на совесть предметы. Пол холодный, твёрдый, без каких-либо швов, намекает на цельный камень.

— Вещи мы подбирали на свой вкус, — говорит Мадан, открывая шкаф. — В будущем у вас будет возможность забрать кое-что из квартиры. Вашу подругу мы уведомили, для неё вы работаете над секретным археологическим проектом и временно вынуждены проживать на территории Университета.

— А что потом?

— Потом, как правило, люди забывают своих друзей. Жизнь идёт своим чередом, закручивает в стремительный круговорот: повышение, предложение от любимого, свадьба, обустройство дома, дети… Как славно, что вам не доведётся познать этот хаос.

Юдей пристально вглядывается в директора, но в его глаза ни капли иронии.

Шкаф заполнен наполовину. В основном блузы и штаны, навроде тех, что подошли бы фехтовальщикам или любительницам лесной охоты, пара свитеров. Юдей уже забыла, каково это носить что-нибудь кроме больничной сорочки. Сбоку притаился длинный плащ, тяжёлый даже на вид, с широким поясом и глубоким капюшоном. Из обуви — две пары ботинок на толстой подошве и домашние тапочки.

— Бельё в тумбочке, — поясняет Мадан. — Дверь напротив кровати — ванная. Горячая вода дают с шести до восьми по утрам и с восьми до десяти по вечерам, но сегодня я попросил сделать для вас исключение. Там должно быть всё необходимое. Вам хватит двадцати минут на сборы?

— Вполне.

Директор кивает и занимает кресло в «гардеробном» углу. Женщина в недоумении смотрит на него, но он замирает, словно истукан и не замечает взгляда свежеиспечённой хозяйки комнаты. Юдей кашляет.

— Да, простите? — спрашивает Мадан, отрывая взгляд от набалдашника трости.

— Не могли бы вы выйти?

Несколько секунд директор без всякого выражения изучает её лицо, потом хлопает себя по лбу, виновато улыбается и выскальзывает за дверь. Оставшись одна, женщина медленно опускается на кровать и осматривает комнату.

«Похоже на Академию», — думает она, и сердце сжимается, но не от воспоминаний, а от горечи. Теперь Академия гэвэрэт Тохар для девушек кажется чем-то таким далёким, что до него вовек не добраться, даже с помощью воспоминаний. А ведь она стоит на одной улице с Университетом.

«Я здесь, — думает Юдей, сбрасывая халат, выданный в госпитале, — никуда мне отсюда не деться».

Она решает, что обязательно поговорит с Маданом после душа. Выйдет в коридор и скажет ему, что произошла трагическая ошибка, что она не может быть никаким охотником на чудовищ, что её место за кафедрой там, в другом мире.

«А как же новый рубеж?» — неожиданно подаёт голос тщеславие.

— Как-нибудь переживу, — говорит Юдей и ёжится, замечая, как глухо звучит голос.

«А чудовища?»

Она и думать об этом забыла. Теперь кизеримы будут охотиться на неё, если верить Мадану, всегда. Твари вроде того паука, а, может быть, и того хуже, устремятся именно к ней из-за какой-то там дряни в её крови. Этот аргумент крыть нечем. Разве что жалеть себя?

Горячая вода и мыло справляются с частью невзгод. Больничные запахи уходят вместе с пеной, их сменяют ароматы незнакомых Юдей цветов: свежих и остро-мятных. Слегка побаливает ребро слева, и после беглого осмотра женщина обнаруживает тени синяков. Напоминают отпечатки вытертых пятен на деревянном столе. Причёсываясь, Юдей нащупывает шрам от «поцелуя» кизерима. Волосы легко его скрывают, но теперь причёску так просто не поменяешь.

Время она не засекает, но ей кажется, что нет ничего плохого в том, чтобы заставить директора немного подождать. Выйдя из ванной, Юдей, не торопясь, перебирает одежду, выбирает тёмно-серую блузу и чёрные штаны, одевается и смотрит в зеркало.