Или, может быть, за последний поцелуй Сони.

К Люциану подошел Виктор. Старейшина был облачен в судейскую черную мантию. Его лазурные глаза впились в прикованного ликана, чью жизнь он пощадил два столетия назад. Суровое лицо выражало печаль. Люциан ожидал сокрушающего удара, но вместо этого Виктор с удивительной мягкостью взял Люциана за подбородок. Он поднял лицо ликана так, чтобы смотреть наказуемому прямо в глаза.

- Ты больно задел меня, Люциан, своим предательством. Ты был как сын для меня. - Он посмотрел на клеймо на плечо Люциана, затем - на неприступные стены цитадели. Серая громада нависала, как гигантская надгробная плита в сокрытых ниже подземельях. - Я дал тебе жизнь в десяти футах от этого самого места.

В таком положении Люциан не чувствовал благодарности. Его голос прохрипел:

-      Вы дали мне оковы.

-    Я думал, после всех этих лет ты должен был уяснить - одного без другого не существует.

Виктор повернулся к Косте, стоящему рядом и с нетерпением ожидающего своего времени. Лицо Старейшины ожесточилось.

-      Приступай.

Закованному в латы надзирателю не потребовалось уточнений. Его серые глаза блеснули в предвкушении; он прошел вперед, помахивая кошкой-девятихвосткой[20].

Блестящие серебряные зазубрины поблескивали на концах узловатых шнуров. Шрам выделялся на его мертвенно-бледном лице. Уголки губ приподнялись в ухмылке.

-      Говорил тебе, падешь - буду тут как тут.

Люциан не тратил дыхания, чтобы умолять о пощаде. Он знал - ее не будет.

Коста отступил от Люциана, пропав из поля зрения. Люциан попытался вытянуть шею, но серебряные шипы ошейника жгли кожу. Не имея возможности увидеть Косту, ему оставалось только напряженно ждать неизбежного удара.

Ему не пришлось ждать долго.

Коста яростно взмахнул плетью. Девять шнуров с серебряными наконечниками хлестнули голую спину Люциана, срывая мясо с костей. Страшные красные рубцы пересекли его плоть. Над обожженной кожей взвился пар. Спина выгнулась в агонии. Бессмертная публика одобрительно заохала и заахала.

Немертвые дамы хихикали и облизывали губы. Танис отмечал счет ударов на свитке пергамента.

Боль была невообразимой, но Люциан терпел удары со стоическим мужеством. Он стиснул зубы, чтобы не закричать - будь он проклят, если доставит бессердечным вампирам удовольствие видеть его скулящим, как побитая собака. Его налитые кровью глаза рыскали по толпе зрителей, но лица, которое он искал, не было. Отчаявшись сосредоточиться на чем -то от жестокого избиения, его взгляд поднялся к открытому окну на верхнем этаже цитадели.

Но окно было закрыто.

Ужасные звуки кнута вторглись личные покои Сони. Роскошной мебели не удалось приглушить жестокий треск. Она вздрогнула от звука, словно страшные удары падали и на ее собственное бессмертное тело. Она собралась с духом в ожидании криков своего возлюбленного, но не услышала снизу ничего, кроме щелканья кнута и кровожадной реакции толпы.

"Монстры! - Развлекающийся наблюдением за страданиями Люциана клан наполнял ее отвращением к собственному виду. - Именно они - животные, а не мой храбрый Люциан".

Абсолютная несправедливость происходящего оскорбляла ее до глубины души. В лучшем, более справедливом мире, Люциан был бы посвящен в рыцари за свой героизм в эти последние две ночи. Но вместо этого он избит и пригвожден к позорному столбу за «преступление» - за то, что сделал все, что в его силах, чтобы защитить ее от оборотней.

Знание того, через что Люциан проходил в этот момент, опаляло душу Сони больнее, чем самый яркий солнечный луч. То, что его мучили, само по себе было достаточно ужасно; то, что он наказан за ее спасение, разбивало ей сердце.

Она с тоской смотрела на зеркало в бронзовой оправе над столиком, и слезы текли по ее щекам. Покрасневшие глаза выдавали ее страдания. Мрачное черное платье подходило к настроению. Когда она снова услышала удар кнута, ее охватило отчаяние. Внутренним взором она увидела острые серебряные шипы, бичующие дорогое тело Люциана.

"Будь сильным, любимый. Знай - моя душа с тобой".

Возможно, самой сложной частью этого испытания было то, что она не могла даже плакать в открытую, чтобы не разжигать подозрений отца. Его злобный взгляд, когда он увидел, как она устремилась к раненному Люциану, холодил даже ее холодную вампирскую кровь. Впервые за два века существования она опасалась того, на что способен отец... и того, что он уже знал. Что-нибудь намекнуло ему на то, что произошло между ней и Люцианом?

"Конечно, нет. - Рассуждала она. Горестное несчастье, которое Люциан терпел сейчас, не шло ни в какое сравнение с тем, что отец сделал бы с ним, если б узнал, что ликан обесчестил его единственную дочь. - Отец никогда не должен догадаться о нашем секрете, независимо от того, насколько мне больно стоять в стороне, когда Люциан страдает за нас обоих".

Преисполненная решимости сохранить лицо и ни намеком не выдать внутреннее волнение, она вытерла со щек соленые слезы. Лицо в зеркале замерло ледяной маской, мало чем отличающейся от вороненого стального шлема, который часто защищал ее лицо от опасного мира. Только слабо покрасневшие глаза свидетельствовали об ее слезах. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она отвернулась от зеркала. Затем твердо подошла к окну с видом на внутренний двор. Громко щелкнул кнут, но она даже не дрогнула. По крайней мере, внешне.

Кнут треснул, как гром. Боль снова рванула спину и плечи Люциана, горевшие, как расплавленная сталь. Он чувствовал себя, как кусок металла на своей же наковальне, пытаемый ударами раскаленного молота. Его кожа шипела от каждого прикосновения серебра. Но все-таки он не издавал ни единого звука, даже когда его обдираемое тело сотрясалось под ударами плети Косты.

Каждый удар срывал довольные смешки и хихиканья у большинства аудитории. Падение ликана - любимца Виктора было действительно редким развлечением. Лишь горстка вампиров озабоченно хмурилась. Они нервно смотрели на других ликанов, как будто обеспокоенные тем, что публичная агония Люциана может подстрекнуть его собратьев на бунт.

Их беспокойство было небезосновательным. Среди собравшихся рабов, Кристо и Сабас не могли бездействовать, пока на их глазах с товарища-ликана сдирали кожу. Их лица исказились яростью, они рванулись вперед, чтобы вмешаться. Но бдительные Вестники Смерти были готовы к такому повороту событий. Не успели разгневанные ликаны сделать даже нескольких шагов, как получили от солдат арбалетными прикладами по головам. Они упали на землю, схватившись за затылки. Для острастки им добавили окованными сталью носками сапог под ребра. Аристократические вампиры аплодировали, наслаждаясь дополнительным номером.

Другие ликаны поняли намек. Они попятились от стражи, укрывшись в тени лесов. Вестники Смерти притащили Сабаса и Кристо под руки и швырнули их в толпу рабов. Обмякшие тела рухнули на брусчатку. Ни один раб не посмел придти к ним на помощь, опасаясь навлечь на себя гнев стражи, и избитые, стонущие и скулящие ликаны остались на земле.

"Безрассудные дураки! - подумал Люциан, видя их короткое восстание. Хоть он и ценил их праведный гнев за него, ему не хотелось, чтобы другие ликаны из-за него пострадали. Он сам решил бросить вызов закону Виктора ради Сони, но последствия этого рокового выбора должны были пасть только на него. - Это моя битва, не их".

Он снова взглянул на верхнее окно - и был вознагражден неземной красоты видением. Сверху, из своей спальни, в которую он никогда не осмеливался ступить, на него смотрела Соня. Хотя она сохраняла свое утонченное лицо бесстрастным, не выдавая своей тайной любви, ее влажные глаза утешили его в испытании. Даже если она ничего не могла сделать, чтобы вызволить его - по крайней мере, было легче от знания, что он не одинок в этом злоключении. Их глаза недолго встретились.

А потом она ушла.