«Мне дуроломною женой…» Мне дуроломною женой (Она не зрит Христа!) Запрещено самим собой Жить – вот тебе черта Проведена, как бы разлом, Как пропасть – нету дна! Я гляну вниз – бурлит содом, Стенает сатана. Не сделать шага одного… Господь меня забыл, Ведь он же слишком высоко, И я ему не мил. Я злобой дома окружен. Беспомощен. Я раб. Из сердца рвется хриплый стон И телом хил и слаб. Мое лицо, мои глаза Сжигает слез поток. Кричу: «Ударь с небес, гроза, Умру, как тот цветок, Что в бездорожии холмов Без имени блуждал, А нежность хрупких лепестков Злой ветер оборвал». Без притязаний 1 He по своей ли мы охоте Уходим (власть небес права?!) И неожиданно и кротко, Как перед стужею трава. Нам оглянуться б на прощанье Без притязаний и молитв, Но манит тайное свиданье И что болело – не болит. Уже пространство все в алмазах И звуки трепетно-ясней И не для слуха, не для глаза… А Глас с высот: «Иди скорей!» 2 Жизнь кончается не в срок. Да, еще б пожил на свете. Заметает пылью ветер След мой и родной порог. И о том, что здесь я жил, Трогал звучную щеколду, Пел порой, порой тужил, Кто-то тыкал пальцем в морду. Все сотрется в краткий срок Или в долгий — то не важно. Был ведь низенький порог И одной судьбы поклажа. «Прозрачность жизни и земли…» Прозрачность жизни и земли Куда-то в сторону уходит, Где каменно сомкнулись годы Мои… а может, не мои. Неведомая страсть грядет, И мир захватит чужеродно, И лишь сочувственно природа Мой след нечеткий уберет. Накроет тенью горевой, Слезинку с листика обронит, Ничем уж больше не затронет Под новой вспыхнувшей звездой. «Осел туман и не уходит…» Осел туман и не уходит, Как будто страждущий палач, На мысли мрачные наводит Орущий невидимый грач, То над моею головою, То за спиной, то впереди С таинственной своей бедою — Позыв коварный в ней: иди! И я иду, не ощущая Земли, плывущей подо мной, Не находя родного края — В разладе он с моей судьбой. А я со временем в разладе. Оцепененье леденит. И жизни скудную отраду Отрава рока полонит. Мне не обидно и не больно, Хоть птице черной не с родни. Толкаюсь одиноко в поле В закатные глухие дни. «Что ты, что ты…»
Что ты, что ты, лист сухой, От меня бежишь? Я тебе ведь не чужой, Я ведь тоже не живой… Почему молчишь? Что-нибудь прошелести Хрупким языком, Как жилося на Руси С летним ветерком. Я потом скажу, родной, Что гроза и гром… В яму с мутною водой Вместе упадем. «Меня супруга балует…» Меня супруга балует — «По-э-э-т! – она орет И сучковатой палкой По темени вдруг бьет Прилежно, без одышки. — Дурь изгоню с мозгов! А книжки – на поджижки, Для отсыревших дров!». И потому что «баловень», За этот вот стишок «Мине» насунет баба На голову горшок! «Нету в том ничьей вины…» Нету в том ничьей вины, Что кому-то неугоден. Набираюсь тишины И созвучий первородных. Окропленная росой, На обочину не сбилась Жизнь моя, хоть под пятой У судьбы подранком билась. И полынь, и суховей, И неласковая замять — Все, как хлеб, душе моей, Хлеб, в котором терпка замесь. Я им дорожу, слова На признание не трачу. Одобрительно трава Мне кивает на удачу. В этой скудной стороне, Вдалеке от стен высоких Я по собственной вине Собираю строчек соты. «Как узник в тесной камере…» Как узник в тесной камере, Топчусь в углу двора. Тут лебеда и камень, И влажная жара. И не беда, что тесно И нет живых цветов, Удобное тут место Для мыслей и стихов. И мой невзрачный угол Вовек не привлечет К себе врага иль друга, Когда строка поет. |
