Виктор Алексеевич Ростокин Необжитые пространства Том 2 Позаранник © ГБУК «Издатель», оформление, 2018 © Ростокин В. А., 2018 1 Как зарождающийся миф «Я не снял фуражку, чтоб загаром…» Я не снял фуражку, чтоб загаром Свой лик увядший осветить. Лучи дарило солнце даром, Желая деду угодить. А я не требовал так много, Мне только б лучик золотой, Животворящий на дорогу В заоблачный мир зоревой. Остерегаясь слов никчемных, О нем стеснялся я писать. И в день скучал болотно-черный, Пытался тучи разогнать, Махал неистово я веткой Над белобрысой головой. Мать улыбалась: «Моя детка…» — В глазах с застывшею слезой. …И вот я, обнажив седины, Теченье лет не позабыв, Стою под солнечной лавиной, Как зарождающийся миф. «Перетряхиваю скарб бумажный…» Перетряхиваю скарб бумажный, За всю жизнь скопились вороха. Думал: буду я писатель важный, На душу не стану брать греха Самому себе поставить памятник Или затолкать в тартарары. Надеваю я треух и валенки, Ухожу с чувалом за дворы. Будто разгадали намерение И чтоб браво шел я, как солдат, Вдарились все на деревне в пенье Петухи. Не им ли я собрат! Вот так праздник, торжество! Не горбись, Не ломайся былкой на ветру, Будет счастье вперемежку с горем Ввечеру и, знамо, поутру! Сам себе внушаю. Тем моментом Уже вылез на просторный дол. Прогорел костер, лишь дыма лента. И осиновый забитый кол! «Как ребенок безвинно побитый…» Как ребенок безвинно побитый, До угла своего добреду, Непокормленный и непобритый На лежанку ничком упаду. Буду плакать без всякой причины И, не зная кого обвинить, Я засну, и приснятся лучина И моя в изголовье мать, Молвит голосом тихим и скорбным: «Как ты телом, сынок, исхудал! Испытал на веку много горя, Зла людского взахлеб ты познал. Спи покойно, с тобою я рядом, Буду ласково петь я о том, Что в небесном божественном саде Озаренный лучами наш дом. Сам Христос окропил его звездно, Одарил он улыбкой своей. Где ступнул Он, там выросли звезды, Где вздохнул, там приволье полей…». Я уже не проснусь на лежанке, Грешный мир не увижу уже. И забуду, что в нем был я жалкий И носил тяжкий груз я в душе. Вознесусь я за матерью следом За незримый и тайный предел В caмом светлом и благостном лете, В коем песню последнюю спел. «Не тучи нынче обложили…»
Не тучи нынче обложили И не свирепая гроза, До этого не так мы жили, От солнца прятали глаза. Но снизошло, как милосердие, Как упованья легкий вздох, Над всей сиротскою Расеей Май, не жалея юных ног, Промчался, наряжая щедро Цветеньем сказочным поля С рося́ным вперемешку ветром И окунаясь в зеленя. Такое было или не было? Мне разгадать пришла пора. Землею стану я и небом, Отчалив тихо от двора. И все проточное пространство Травинкой каждой и цветком Мне будет песельным убранством, Неувядаемым стихом. Твой говор живой Как грозой полоснуло по озеру, Как росой обожгло дерева. Твои песни ударили по сердцу, Самородные в коих слова Полнокровные и отборные, С горьким привкусом дольных берез. И я вспомнил о русском народе, Про ядреный крещенский мороз. Про наличники в снежном окладе И цветы на оконном стекле. Вот меня по головушке гладит Мать в пригрубном духмяном тепле. Над страницей букварной склонился, Слово первое я прочитал: «Ма-ма…» «Жить тебе, верно, в столице», — От нее я тогда услыхал. Кое в чем преуспел я… и в грамоте, Но молва не прельстила меня. «Ма-ма, – в памяти слышится, – ра-ма…» И шуршит под ногами стерня. Доживаю свой век в малой родине И печалюсь: она все бедней, Все скучнее при всякой погоде, Лик ее все старей и скудней. И все думается о безысходном, Нету сил у корней и стволов. Иноземные псы да голодные Рвут ее до глубинных основ. Потому мне особенно дорого Вдруг услышать твой говор живой О лугах и о просеках волглых, О избушке с лучинкой святой. Это чья-то забытая матушка Пред иконой молитву творит, Чтобы в странствиях Манюшкой, Ванюшкой Отчий не был порог позабыт. Врагом не назову и братом Все обернулось как-то странно… Когда-то брата я любил. Сегодняшней весною ранней Без слез его похоронил, Я созерцал без мыслей всяких Со стороны, где грязь столкли, Как, чуть поеживаясь зябко, Гроб опустили мужики, И, грохоча по доскам, глина, От снега влажного бела, В зев ямы ринулась лавиной, Как будто этого ждала. И уже вскоре все затихло, Бугор старательно нарыт, И с фото он надменно-лихо Взирал: не буду я забыт! Могила эта коммуниста И подобает как – звезда Над обелиском мутно-льдистым На невозвратные года. Их вспоминать охоты нету, Как ломом ворошить труху. Он все грозил: «Вас, всех поэтов, Подвесим скоро на суку! Тебя же первого, особо Опасен для Отчизны гад!». Он рутинером был и снобом, И, разумеется, богат. А я любил его когда-то, И при разлуке я скучал. …Последний вот его причал. Врагом не назову и братом. А на кресте, где чернобыл, Молитвенно поет синица. И надпись: «Пусть покойно спится. Для партии ты верным был». Я, уходя, знал наперед — Сюда стопы я не направлю. Не нарушая вечных правил, По коим наша Русь живет, Неслышные слова для слуха Сронил: «Земля пусть будет пухом». |
