«Все прошло, и все минуло…» Все прошло, и все минуло, Напрочь кануло все! Ну а что… что же именно? И твое? И мое? Может, годы неровные, Как проселок? И хлад? А по стеклам, по кровле — Поздний праздничный град. Приютила сторожка Не на час, навсегда. С диким луком картошка, Из баклужи вода. Дров сухих полыханье. У земли на краю. И на сене шептанье, Как шуршанье: «Люблю…». «Летний благовест иль вьюга…» Летний благовест иль вьюга, В час дневной и даже ночью Наблюдаем друг за другом С подозрением и желчью. Что-то треснуло, упало, Наизнанку подвернулось. И уже лицо с оскалом, А язык опасней жала. Все тотчас перевернулось И обрушилось камнями (Нету той минуты гаже!) Не на долы за холмами, А на головы на наши! Я затылок глажу: больно! Ты затылок гладишь: ужас! – Сколько грязи! – Сколько моли! А от слез большая лужа, Порастраченных в горячке, В возбужденье обреченном. От стыда лицо я прячу. Ты вздыхаешь облегченно. «Зачем же, тайная кукушка…» Зачем же, тайная кукушка, Мне зоревать ты не даешь? На вербной сумрачной макушке Ты словно плачешь – не поешь. Нет, это не года… Так много Еще уже мне не прожить. И дальние не ждут дороги, И новой песни не сложить. Я не смущен и не встревожен, Не огорошен я врасплох. Что ж в том, что ныне обезножел? Лицом и телом поусох, И ум проворность поутратил, Слова чуждаются меня? Тетради со стихами спрятал, Ничто на свете не виня. Но ты, пророчица-кукушка, Не плачь. Я все равно умру. И мокрую от слез подушку Я исподом переверну. «Все ближе к собственному телу…» Все ближе к собственному телу. Все ближе к собственной душе. Где б ни был я и чтоб ни делал Неторопливо иль спеша… И если жизнь не остановилась, То ход замедлился ее И поутраченную силу Ничто уж больше не вернет. Да надо ли? Спасибо Богу! И так продлился путь земной, Что перепутались дороги И не вернулся я домой, И матери не поклонился, Ее обветренным стопам, По свету белому носился, Ютился по чужим углам. Она явилася в сознанье, Как бы подмога детских лет, Как долгожданное свиданье, Которого значимей нет. «Все умерли, кого я знал…»
Все умерли, кого я знал, Не понимая, понимал. Для них разламывал краюшку И наливал вина им в кружку. Когда метели рвали хрип, Справлялся: кто в ней не погиб? Желал, чтобы в семье был лад, Приветно обращаясь: брат. Взамен от них, когда темно, Булыжник получал в окно. В мои упадочные дни Подножки ставили они. Но умерли. Теперь без них Я словно нерожденный стих. Но слышу их я все сильней: «Мы ждем тебя! Умри скорей!» «Я лишнего не брал у жизни…» Я лишнего не брал у жизни, Соблазны молча ущемлял. И крупною и хищной рысью, Кто немощен, не обгонял. Считая это непристойным Казать, что я превосходил В проворности своей настолько, Что вот легко их победил. Я никогда не лез нахрапом Ни поперек и ни в обход. Я друга не бросал, не драпал, Когда в жестокий оборот Судьба брала стальною хваткой. Я к небу и к земле взывал: Пусть будет жизнь настолько сладкой, Чтоб ее горечь ощущал. «Старость все отвергает…» Старость все отвергает: Вещи, пищу, дома. В облаках не витает — Там пребудет сама В виде струйки незримой, Звуков, что не слыхать. Где предел неделимый Будет дух отделять От земных излучений, От намеков про смерть, Тайных будней смещенье На изломе потерь. Тихо сеется осыпь Безымянных светил. Кто-то ласково просит, Чтоб еще я пожил Ну хотя б полсекунды, Миг хотя бы один Перед Вечности судом, Перед бездной рутин. |
