К первой своей войне, русско-японской, он относился просто как к досадной оплошности — благо велась она далеко. В памяти его осталась не столько она, сколько порожденные ею страшные годы смуты. В последнее время до царя доходит: приближенных снова пугает призрак пятого года, ропот по губерниям, забастовки по заводам. Не может того быть!
Он даже притопнул от досады. У него пятнадцать миллионов солдат! Какие смутьяны устоят перед преданным ему войском?..
Алексеев закончил доклад, отложил указку:
— Разрешите, ваше величество, огласить всеподданнейшую просьбу генерал-адъютанта Иванова?
— Что там еще? — царь недовольно вскинул голову: он не любил, когда к нему обращались с просьбами.
Начальник штаба поднес к близоруким глазам плотный лист:
— «В ознаменование посещения Вашим Императорским Величеством и Их Императорским Высочеством вечером 12 декабря раненых в районе дальнего огня неприятельской артиллерии, а также пребывания 13 декабря в районе расположения корпусных резервов IX и XI армий, что вдохновило войска на новые геройские подвиги и дало им великую силу духа, а с Вашей стороны явило пример истинной воинской доблести и самоотвержения, ибо Вы явно подвергали опасности Свою Драгоценную Жизнь, — на основании вышеизложенного георгиевская дума Юго-Западного фронта единогласно постановляет…»
Сердце Николая дрогнуло от предвкушения давно желанной радости.
— «…Повергнуть через старейшего георгиевского кавалера, генерал-адъютанта Иванова к стопам Государя Императора всеподданнейшую просьбу: „Оказать обожающим державного вождя войскам великую милость и радость, соизволив возложить на Себя орден Святого великомученика и победоносца Георгия 4-й степени, а на Наследника-Цесаревича — серебряную медаль 4-й степени на георгиевской ленте…“»
— Благодарю! — не сдержавшись, с горячностью пожал он руку Алексееву. — Тронут до глубины души!
Он давно мечтал о «Георгии». С часа рождения Николай был увенчан высшими, начиная с Андрея Первозванного, орденами Российской империи, а затем и высшими знаками отличия европейских и азиатских государств; но всю жизнь мечтал о скромном кресте на желто-черной ленте, кресте, который по статуту добывается лишь на поле брани. Недавно он выезжал на позиции. В бинокли они с цесаревичем Алексеем наблюдали за облачками далеких разрывов. Вот как оценили в войсках! А и вправду, если бы залетел на вышку вражий снаряд?..
— Благодарю, — повторил он. — Соизвольте передать, Михаил Васильевич, что просьбу георгиевской думы и генерала Иванова принимаю с признательностью.
После Алексеева был назначен доклад начальника главного артиллерийского управления Маниковского. Царь недолюбливал этого генерала. Он раздражал не только своей огромностью, громким голосом и буйной шевелюрой, а еще и тем, что всегда сообщал о каких-нибудь неприятностях: то не хватает снарядов, которые необдуманно расстреляли в зимнем походе; то недостает винтовок, оставленных с убитыми и ранеными при поспешных отступлениях.
Но сегодня Маниковский повел речь о другом:
— Ваше величество, промышленники непомерно взвинчивают цены на изделия для армии. На казенных заводах заготовительная цена одной шрапнели пятнадцать рублей, а у Гужона — тридцать пять. Предприниматель Терещенко, сахарозаводчик, предлагает построить завод для изготовления пулеметов системы «максим». Но желает получить двойную цену — по тысяче рублей дохода с каждого пулемета. Да еще требует постройки завода за счет казны и поставки казенных стволов. Явный грабеж, государь!
— А что предлагаете вы?
— Предел грабежу могли бы положить только мощные казенные заводы, ежели их будет достаточно. Прикажите, по примеру Путиловского, подчинить артиллерийскому управлению Гужона и других заводчиков, у коих даже в такую пору нет ни чувства стыда, ни совести!
— Нет, ни в коем случае, — решительно отверг Николай. — И так на вас, генерал, поступают жалобы от промышленников: вы стесняете самодеятельность общественности при снабжении армии.
— Я стесняю! — взревел артиллерист, — Ваше величество, они и без того наживают на поставках по триста процентов, а некоторые получают барыша сам-десять!
Все это Николаю было известно. Прохоров, к примеру, на своей мануфактуре в Москве только за год покрыл банковских обязательств на шесть миллионов да еще столько же припрятал. Но куда? Остается-то ведь все в России. И снова идет в оборот.
— Пусть наживают, лишь бы не воровали.
— Ваше величество, это хуже воровства — это открытый разбой!
— Все-таки не нужно раздражать общественность, — царь пребывал в добром настроении, и даже непозволительная настойчивость артиллериста не могла вывести его из себя. — Сколько пулеметов готов выпускать Терещенко?
— Десять тысяч в год.
— Повелеваю ходатайство его удовлетворить. «Максимы» куда как нам нужны, вы же сами утверждали в прошлом докладе. Держава наша богата и обильна. Нам ли высчитывать каждый грош?
Что до своих личных денег, он помнил сумму до копейки. Всего на декабрь шестнадцатого года у него и детей в процентных бумагах, на текущих счетах, в ценностях, золотой и серебряной монете было 93 453 224 рубля 65 копеек. В том числе в облигациях Прусского консолидационного займа, в банкирском доме Мендельсона и Ко в Берлине, в бумагах Германского имперского займа. Война войной, а деньги деньгами. Пусть его золото в немецких хранилищах служит укреплению Вильгельма: проценты — и немалые! набегают на личные счета и его, Николая, и императрицы, и их августейших детей.
Но хотя казна России была как бы его собственной казной, грабеж, который учиняли ей промышленники, мало заботил Николая — по сути дела, это лишь перекладывание денег из кармана в карман одного сюртука.
Так и ушел генерал ни с чем.
Это утро было загружено у царя сверх меры — за Маниковским он принял нового министра иностранных дел, Покровского. Министр никакого доклада не делал — он сам жаждал получить указания, каким курсом должен плыть державный корабль в бурном море международной политики.
Корабль болтало. Все сильней давало себя чувствовать глубинное течение, поворачивавшее его к тайному сепаратному миру с Германией за счет нынешних союзников по Антанте. С этой войной вышел какой-то просчет. Во всем виноваты кузены, английский Георг и германский Вильгельм. В четырнадцатом они так запутали Николая, что он не знал, на чьей же стороне выступить. С одной стороны — Великобритания, давний соперник на всемирных дорогах. С другой Германия, покусившаяся на Балканы и Польшу. А чего хочет он сам? Царьграда и черноморских проливов!..
Теперь, по третьему году войны, титул «царь Польский» звучал как насмешка. Пятьдесят губерний — под Германией. Но на днях Великобритания и Франция подтвердили: Константинополь, Босфор и Дарданеллы отойдут России. Как будет звучать: «владыка Царь-града»?..
Хоть и не сулит эта война всех желанных побед, но на будущей конференции, подобной Венскому конгрессу, он проявит неуступчивость и, может быть, вернет под сень двуглавого орла и царство Польское, приобщит и королевство Румынское.
С кем выгодней прийти на конференцию?.. Предложение о сепаратном мире сделал недавно Вилли. Может быть, подходящий момент помириться с кузеном германским императором? Николаю не нравится, что в последнее время англичане и французы беспрестанно требуют от России активных действий против немцев, а сами топчутся на Сомме и под Верденом. Хитрецы! Хотят весь груз войны переложить на его плечи!.. Минувшей весной и летом, чтобы выручить итальянцев, он бросил корпуса в наступление под Луцком. Потерял десятки тысяч солдат без всякой пользы для своего фронта. А в августе, когда повис на волоске французский Верден, кто снова отвлек германские армии? Да и вступление в войну Румынии, на чем тоже настояли союзники, привело лишь к растяжке фронта и переброске дополнительно русских дивизий на юг. Он уже раскусил: как только у них возникают трудности, они тотчас втравливают его, совсем не считаясь с тем, хочет он или не хочет, выгодно это ему или не выгодно. Как будто Николай — не император великой державы, а пешка в их собственной игре. Вот возьмет и покажет им!.. Тогда попляшут!..
