Пока новый главнокомандующий, еще пребывающий на Кавказе, осознает значение надвинувшейся опасности, пока раскачаются князь Львов и Родзянко… Время не терпит. «Приказ № 1», — Алексеев сам с карандашом проштудировал его, — зараза пострашней чумы, холеры или оспы. Те эпидемии могут вызвать смерть сотен и тысяч, эта вызовет смерть всей российской армии, а следом — и смерть России.

Начальник штаба пригласил генерал-квартирмейстера Лукомского, в ведении коего помимо прочих находились службы разведки, контрразведки и полевой жандармерии:

— Соблаговолите, Александр Сергеевич, принять все меры, чтобы ни один экземпляр этого отвратительного листка не проник в действующую армию. Проверять личные вещи каждого солдата, прибывающего на фронт! Досматривать грузы! В первую очередь те, где пунктом отправления значится Петроград. Обнаружение «Приказа № 1» должно расцениваться как основание для применения высшей кары. Вы меня понимаете?

— Так точно, ваше высокопревосходительство! — Лукомский сделал пометку в тетради. — Позвольте уточнить: проверять только нижних чинов?

— Всех — вплоть до унтер-офицеров и фельдфебелей. На офицеров сие распоряжение, безусловно, не распространяется. Они верные слуги престола, наша надежда и наша опора.

Старый генерал иногда позволял себе говорить с пафосом.

Глубокой ночью Путко прибыл в Венден, где размещался второй эшелон Одиннадцатой армии, в составе которой действовала его отдельная штурмовая полевая батарея. Антон решил во что бы то ни стало вернуться именно в нее к солдатам, с которыми прошел весь путь, начиная с Юго-Западного фронта, с предгорий Карпат, и до столь памятной газовой атаки немцев совсем неподалеку отсюда, в районе Икскюля. На батарее — Петр Кастрюлин, Авдей, Цвирка — его крепкая большевистская ячейка. Надежная опора…

Где сейчас его батарея? Утром нужно явиться в управление артиллерии армии, сдать проездные документы, получить предписание и назначение. Как бы там ни было, а завтра — нет, уже сегодня! — он увидит всех своих братушек-ребятушек.

Поручик протиснул руки в лямки, поправил за спиной тяжелый ранец.

Нет, не с пустыми руками возвратился он из Питера на фронт.

Антон выехал в Москву.

После недавней трепки его батарею вывели во второй эшелон — на отдых и доукомплектование. Поэтому поручику было разрешено передать дела заместителю и отбыть неделей раньше. Повод, как говорится, налицо: поцарапало и на этот раз. Благо осколок оказался уже на излете и лишь рассек фуражку и лоб. Но вид внушительный: голова перебинтована, пятно запекшейся крови, уши торчат.

— Заклеите мишень в Москве — будет что подставлять германцу в следующий раз, — напутствовал Путко командир дивизиона Воронов.

По пути в Москву Антон решил сделать остановку в Питере, чтобы встретиться с товарищами и сориентироваться в обстановке: все так запуталось-перепуталось, что сам черт не разберет. Особенно когда сидишь неделями на позиции со своими восьмью гаубицами посреди болот, впереди противник, позади — бездорожье, а вокруг чавкают, взметая тяжелые столбы грязи, снаряды и мины.

Еще тогда, в марте, Путко заявился в свою полевую штурмовую в самое время — питерская красная волна докатилась до передовых позиций: слухи, встревоженные и восторженные лица. Его тяжелый ранец пригодился. Номера «Известий» с «Приказом № 1» затерли до дыр. И полетели из батареи по всей дивизии и дальше, по соседним частям, большевистские листовки. А через несколько дней сам Антон получил уже и первый номер возрожденной «Правды».

Как и в тылу, здесь, на фронте, с первых же дней революции началось противоборство. Но межа пролегла более четко, чем в Питере и Москве. Там с одной стороны — Временное правительство, с другой — Совдепы, а уже в самих Совдепах — оборонцы против пораженцев, эсеры и меньшевики против большевиков. В окопах и на позициях, под залпами вражеских батарей и пулеметами, обе идеи обнажились, как обструганный от сучьев и коры ствол дерева: за немедленный мир — или против него; за народную власть, которая тотчас даст землю крестьянам, — или против нее; за восьмичасовой рабочий день — или за прежнюю подневольщину на фабриках и заводах… Большевики оказались одни против всех остальных, будь то думцы, министры или члены Совдепа, кадеты, меньшевики, эсеры, «внепартийные».

Казалось бы, каждому ясно, как дважды два, на чьей стороне народная правда. Однако путь к этой правде преграждала глыба, тяжеленный вековой камень, который надо было еще раскачать и отворотить в сторону: отношение к войне. Не то что темные, неграмотные мужики — об этот камень споткнулись образованнейшие, просвещеннейшие лидеры социализма, от вождей европейской социал-демократии до Плеханова. Наскочив на эту глыбу, обломала свои колеса карета II Интернационала. Что же это за глыба?..

Испокон века впитывал русский человек благодарную любовь к родной земле, к своему отечеству. Исподволь, веками это понятие сливалось в народе и отождествлялось с понятием «Российская держава», а значит — империя. И мужик, забритый в армию, шел защищать осененную трехцветным флагом и двуглавым орлом родину-империю.

Большевики же с самого первого дня мировой войны были пораженцами; лозунгам царизма и буржуазии: «Объединимся в едином братском чувстве!», «Забудем домашние и партийные распри!» — они противопоставили ленинский: «Поражение самодержавия, превращение войны империалистической в войну гражданскую!» Антон узнал об этом лозунге уже осенью четырнадцатого, в Нерчинском остроге, куда пригнали с очередным этапом кандальников нескольких большевиков.

Ах как легко было измываться над ними — брошенными на каторги, в тюрьмы, загнанными в подполье, исторгнутыми в эмиграцию, — измываться в общедоступной печати всем оборонцам, от черных «национал-шовинистов» пуришкевичей до розовых «социал-патриотов» меньшевиков типа думского Чхеидзе! И как трудно было в тех условиях объяснять, что большевики ратуют не за отдачу в германский полон российского народа, а за свержение всех империалистических правительств — и русского, и германского, и английского, и французского, — выступают за то, чтобы общими усилиями солдат, пролетариев и крестьян была прекращена всемирная бойня.

Но вот рухнула династия Романовых, есть хоть и Временное, а правительство, есть Советы рабочих и солдатских депутатов. Как же теперь относиться к войне? Все, кто прежде были оборонцами, ими и остались. Только к вчерашнему призыву: «Война до победного конца!» — они добавили: «В защиту свободы!» Вчерашние просто «оборонцы» сделались «оборонцами революционными». И все они в борьбе против большевиков использовали эту больно цепляющую за живое идею защиты родной земли.