Этот бой, а верней — контратака напомнила ему давнее: его первый день на фронте. Как давно это было, хотя прошло лишь немногим более года! Мамочки мои, да неужели ж только один год?.. А как все изменилось! И в его жизни, и в судьбе всей России!..

Позади, со стороны железнодорожной насыпи, послышался нарастающий гул. Бойцы начали оборачиваться, выскакивать из окопов.

Показался паровоз, влекущий за собою вереницу товарных вагонов. Поезд остановился. Из теплушек посыпались люди. Над ними взметнулось красное полотнище.

— Наши! Наши! — закричал Сашка Долгинов. — Подмога с «Айваза»! — и по-мальчишески опрометью понесся к ним навстречу.

— Товарищ командир революционного отряда Красной гвардии! — неумело взял под козырек пожилой мужчина с черными, в густой проседи усами. Принимай под свое начало. Пополнение с Металлического.

«Мои!..» — обрадовался Антон.

— Антон Владимирович! Он обернулся:

— Надежда? А ты зачем?

Наденька, в стеганке, перетянутой широким ремнем, — он узнал свой офицерский, оставленный в хатке на Полюстровском, — в красной косынке, обвязанной плотно, отчего головка казалась маленькой, а глаза огромными, с гордостью выдвинула из-за спины и приподняла на ладонях сумку с нарисованным на холсте красным крестом в белом круге.

— Я же сказывала вам, миленький… Я уже и позавчера знала, да не хотела говорить, чтоб не осерчали! — Радостно засмеялась: — А как раз вчера вернулись из деревни мама с Женькой. Гладкие!

— Подожди, Наденька.

Он начал отдавать распоряжения: где располагаться, какие позиции занимать, приказал сейчас Яхе приступить к рытью окопов.

Вернулся к девушке. Она завороженно смотрела на лежащую впереди, внизу, долину. Солнце уже садилось и заливало землю красным свечением. Вдали неприкаянно бродили потерявшие своих всадников кони.

— Гляньте, Антон… Как в той песне: «А кони красные, уже напрасные…»

Он взял ее за руку:

— Бедовая ты головушка!

Она подняла на него сияющие и грустные глаза. Тут же ее лицо насторожилось:

— Слышите?

С поля, снизу и издалека, донесся крик. А может, и не крик вовсе, а жалобно-тягучий вой на одной ноте.

— Птица. Выпь, наверное.

— Не… Я по лазарету знаю — человек! Зовет!..

— Там никого наших нет, — сжал он ее руку. — Может, разве казак какой недобитый.

— Все равно — человек!

— Не смей, я приказываю!

— Я — сестра милосердная! Он знал: ее не переубедить.

— Жди здесь. Пошлю с тобой бойцов! — И шагнул к окопам.

Подозвал Долгинова:

— Александр, возьми нескольких ребят. Там твоя сестрица…

Оглянулся. Наденька бежала, одной рукой придерживая санитарную сумку, а другой взмахивая, будто в танце или как диковинная птица с красной головой. Она была уже далеко.

— Скорей! — он бросился вслед за нею с холма.

Константин Костырев-Карачинский от удара о землю сразу же пришел в себя. Его сбила не пуля. Испугавшись залпа, он на мгновение выпустил поводья и вылетел из седла. Скатился в овраг. Отдышавшись, выполз к кромке и стал сквозь кустарник наблюдать за происходящим. Он видел бой. Над ним посвистывали пули. Видел, как падали казаки, как заваливались лошади. Счастье, что он здесь, в овраге, — живой и невредимый. Глупо было подставлять себя в открытом поле под выстрелы засевших на холме. Этот идиот Шалый! Прорубаться напролом! Живыми мишенями!.. Катя видел, как безлошадные казаки попытались атаковать холм в пешем строю. Он даже не шевельнулся: ищите дураков!.. Понял, что придется отсиживаться в овраге дотемна. Иначе пристрелят. Ужасно хотелось пить и начал подсасывать голод. Даже подташнивало. Но скорее от страха. Вдруг те спустятся с холма и начнут прочесывать долину? Тогда конец!..

Он отбросил в заросли бесполезную дурацкую саблю, но наган достал, проверил барабан, взвел курок. Хотя решил: если подойдут, сопротивляться не будет. Поднимет руки и взмолится, чтобы пощадили.

Время тянулось изнурительно медленно. Наконец солнце начало скатываться за лес. И тут за изгибом оврага он уловил шорох. Поначалу решил: зверь. Может, мышь. Потом с края оврага послышался стон. Голос звучал все сильней, перерастая в прерывистый вой. Волк!.. Мурашки побежали по спине, закололо в пальцах.

— Помогиииите!..

Человек!.. Катя облегченно вздохнул. Но тут же окатило новым приступом страха: услышат там! Что делать? Подползти? А вдруг раненый заставит, чтобы он тащил его на себе с поля?.. Может, он вооружен?.. Прикончить? Голыми руками не сможет. А стрелять — услышат те… Какого дьявола раненый, вместо того чтобы тихо подыхать, вопит?.. Скорей бы стемнело!..

Он посмотрел через кусты и, к ужасу своему, увидел, как с холма кто-то бежит. Вот и конец… Пригляделся. Невысокая фигурка. Юбка, стеганка, красная косынка. И вдруг, как ударило, узнал: Надежда!..

Отползти… Зарыться в траву… Вот уж крупно ее лицо. Темные брови. Разгоряченные щеки. Бег ее замедлился. Девушка начала вглядываться в кусты. Ему почудилось: увидела! Сейчас крикнет, позовет своих!.. Ах так? Плебейка! Рвань!..

Он поднял наган и трясущейся рукой начал сквозь ветки кустов ловить ее на мушку. Ствол револьвера плясал. Тогда он ухватил рукоять двумя руками. Мушка уперлась в красное пятно косынки, поддела его на свое острие, как яблоко мишени в тире.

Он нажал тугой спусковой крючок. Почувствовал отдачу. Снова нажал. Нажимал, пока не осталось ни одного патрона в барабане и уже не было видно сквозь ветви кустов маленькой фигурки.

С холма к оврагу бежали люди.

Военный совет начался около полуночи и затянулся почти до рассвета. В узкой и тесной комнатке фермы Екатеринодарского сельскохозяйственного общества собрались главнокомандующий «Добровольческой армией» генерал Корнилов, генералы Алексеев, Деникин, Романовский, Марков, Богаевский, кубанский атаман Филимонов и единственный штатский — Родзянко.

Настроение у всех было подавленное. Еще три дня назад им всем казалось, что Екатеринодар — столицу кубанского казачества — они возьмут с ходу. Споры вызывало лишь, кого назначить генерал-губернатором и как скоро, передохнув и пополнив полки, двинуть армию на Москву.

Пластуны Улагая, конница генерала Эрдели, «ударники» Кутепова и отряд «белого дьявола» сотника Грекова с ходу одолели левобережные плавни, форсировали Кубань, вскарабкались на крутой правый берег, захватили станицу Елисаветинскую, эту ферму и потеснили большевиков до самых пригородов Екатеринодара. До предместий его оставалось каких-нибудь три версты. Корнилов уже распорядился выслать вперед квартирьеров, чтобы те подобрали помещения для штаба, и лишь на несколько часов решил задержаться на ферме.

Но тут началось! Контратака за контратакой, бешеный артобстрел. По всей вероятности, на подмогу красной пехоте подошли бронепоезда. Наступление корниловцев захлебнулось, остановилось. Затем полки начали пятиться, таять на глазах.

А сзади — Корнилову и всем другим было известно — поджимают красные дивизии, преследующие «Добровольческую армию» от самого Ростова.

Сейчас генералы докладывали:

— Потери чрезвычайно высоки, особенно в офицерском составе.

— Снаряды и патроны на исходе.

— Усилилось дезертирство добровольцев, казаки расходятся по своим станицам.

— Раненых перевалило за полторы тысячи… Молчал один Родзянко. Он сидел, опустив голову, и сопел в усы. Главнокомандующий обвел своих сподвижников налитыми кровью глазами:

— Каково же ваше мнение, господа?

— Мы на пределе сил.

— Об Екатеринодар мы разобьемся.

— Неудача штурма вызовет катастрофу.

— Даже взятие города, с неминуемыми новыми потерями, приведет к распылению армии…

Только генерал Алексеев упрямо заявил:

— Надо продолжать штурм. Корнилов хрипло прокашлялся:

— Да. Хотя положение тяжелое, я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Вы свободны, господа.