Об этом и должен сообщить Серго Владимиру Ильичу.

Вчера вечером, точно за минуту до назначенного времени, Путко остановился у солидного дома на Владимирском проспекте. По ковровой дорожке взбежал в бельэтаж. Глянул на латунную табличку — и глазам своим не поверил. Посмотрел на адрес, каллиграфически выведенный горским князем на конверте. Все точно. На табличке, вправленной в лоснящуюся кожу двери, значилось: «Павел Николаевич Милюков, профессор». Может быть, однофамилец того Милюкова?..

Антон повернул узорное кольцо звонка. Представился горничной. Девушка сделала книксен. Он протянул письмо. Служанка оставила его в прихожей, но скоро вернулась и повела по мерцающему паркету мимо затворенных и открытых дверей.

Двустворчатые двери в ярко освещенную залу были распахнуты. Антон увидел щедрый, в вазах и бутылках, стол, группки стоящих и сидящих дам и мужчин, а в центре — бледного, в рубахе с высоким жестким воротником мужчину. Черты его лица были крупными, подбородок тяжел. Мужчина декламировал:

Путко решил, что и он приглашен сюда. Но горничная, оглянувшись, качнула головкой в наколке и повела дальше по коридору.

Стихи и звучащий, угасающий позади заунывный голос поэта показались Антону знакомыми. Горничная подвела его к застекленной, светившейся неярким зеленоватым пятном двери. И он вступил в обширный кабинет, по трем стенам заставленный шкафами с книгами. Навстречу поднялся хозяин.

— Очень приятно, — протянул мягкую руку. — Павел Николаевич Милюков.

Он был невысок. Стекла пенсне увеличивали зрачки шафранного цвета. Возвышенный лоб, умеренно выгнутые брови, спокойная пропорциональность лица, суженного седой бородкой, знакомого по портретам в журналах и газетах: вождя кадетов и недавнего министра иностранных дел Временного правительства, собственной персоной!..

— Желаете коньяку, кофе, чаю? — осведомился Милюков.

— Лучше чаю.

— Подайте, Машенька, — бросил он и, легко, по-приятельски взяв гостя под локоть, увлек в угол кабинета, в кресла под торшер.

— Судя по вашим наградам и повязке на голове, вы только что с фронта? Превосходно. Мне бы очень хотелось получить сведения из первых рук.

Он был в стеганом шелковом шлафроке и располагался в кресле мягко, уютно, как большой ухоженный кот.

— Простите, как вас величают по имени-отчеству?.. Владимирович?.. — он на мгновение наморщил лоб. — Владимир Евгеньевич — ваш отец? Я так и подумал. Достойная фамилия… Мы были в приятельских отношениях с вашим покойным отцом. Выдающийся ученый! И такая трагическая смерть…

Антон нахмурился. Профессор уловил. Сделал паузу. Переменил тему:

— Хотелось бы узнать, как там, на фронте? Главное: как там относятся к происходящему ныне в Питере?

— По-разному, — собираясь с мыслями, скупо ответил Путко, все еще не понимая, чего ради подполковник из «Союза офицеров» направил его в этот дом.

— Прежде всего отношение армии к большевизму и к Ленину, настойчиво-мягко уточнил профессор. — Как относятся нижние чины и младшие офицеры?

— Почему именно младшие?

— Позиция старшего командного состава мне известна. Может быть, даже лучше, чем вам… Это каста, воспитанная в строгих представлениях о долге и чести. Даже неотвратимые февральские события почти все генералы и штаб-офицеры поняли с трудом. А вот среди молодых…

Горничная уже вкатила столик с чаем и бисквитами.

— А вот среди молодых… Многие были произведены в офицеры из университетов и институтов, а в учебных заведениях они не могли быть вне политики, — профессор понимающе улыбнулся. — С одной стороны, это хорошо им по плечу разобраться в животрепещущих вопросах современности. Но с другой — многие студенты были подвержены сильному социал-демократическому влиянию. Так как обстоят дела сейчас, после июльских событий? Развеялись иллюзии?

— Нет, — твердо сказал Антон. — Мало кто верил и верит, что большевики — германские шпионы. Влияние идей Ленина все шире распространяется среди солдат и затрагивает офицерский корпус. Вы правы — прежде всего молодежь, младших офицеров.

Милюков по-своему понял решительность ответа собеседника:

— Вы молодец, Антон Владимирович, — вы трезво смотрите на вещи. Здесь, в столице, многие убаюкивают себя… Преждевременно. Опасность возрождения большевизма не ликвидирована. И конечное слово будет принадлежать армии.

«Вот оно что… Хочет получить ориентировку из первых рук…»

— А каково ваше отношение к Временному правительству? К министру-председателю? — продолжил хозяин кабинета.

— Бессовестные болтуны. И самый большой болтун — Керенский.

— Вынужден с вами согласиться, мой юный друг. Александр Федорович, к огорчению, как флюгер. Откуда ветер дует… — Он помолчал, допил чай, неторопливо, со вкусом раскурил трубку, предупредительно раскрыв перед гостем шкатулку с сигарами, сигаретами и папиросами. И как бы между прочим, без понуждения, спросил: — А как относится армия к фигуре главковерха Корнилова?

— До бога высоко, до главковерха далеко… — позволил себе пошутить Антон. — По совести говоря, не знаю.

— Не беда. Время все поставит на свои места. — Милюков мягко улыбнулся. — Когда пробьет час.

Антону почудилась в этих словах перефразировка «дня икс», упомянутого горским князем.

— Что вы хотите этим сказать, профессор?

Павел Николаевич не спешил с ответом. Пососал трубку. Не отрывая мундштука от губ, выпустил ароматный дым. Из-за неплотно прикрытой двери донеслось:

Профессор отнял от губ трубку:

— У супруги сегодня день салона… — голос его был снисходителен.

Из залы донеслись аплодисменты.

— А стихи действительно превосходны. Как предзнаменье. Ведь Федя написал их не сегодня — год назад… — Милюков вздохнул. — Год — а как все изменилось, и грядет уже новый, «пламенеющий день». — Он снова пососал мундштук. — Лютер говорил: ум человеческий подобен пьянице — поддержи его с одной стороны, он свалится на другую… Да, продолжает шататься из стороны в сторону род людской, обманываемый, но не теряющий веры в возможность достижения желанной цели. От времен Древней Индии, Египта, Ассиро-Вавилонии и Иудеи жрецы занимались гаданием, пытались раскрыть смысл прошедшего и предугадать таинственное будущее. Да и нынче — только объявится прорицатель, как все к нему валом валят.

— О ком вы говорите?

— Если позволите, и о себе. Хотя признаюсь вам, дорогой друг: не обладаю магическим даром. Не могу, подобно пифиям, подчинять сверхъестественные силы и вызывать знамения. — Он пыхнул благоуханным дымком. — Зато знаю, чего хочу и чего не хочу.

Антон понял: если он рассчитывает что-то разузнать, должен набраться терпения. Разглагольствовать — в манере профессора. Этой манере соответствовал и его голос, обширный и бархатистый.

— Так чего же вы хотите, Павел Николаевич?

— Надеюсь, того же, чего и вы: укрепления могущества и славы России.

— Готов подписаться под этими словами. Но что вы подразумеваете за ними?

Милюков опять повел издалека:

— И мы и большевики боролись против царизма. Различными методами. Но добивались и добились одной конечной цели: самодержавие рухнуло… А далее? Увеличилась или уменьшилась после Февраля сумма добра и зла в отечестве?.. Мы, партия народной свободы, мы, конституционные демократы, хотели и хотим объединить вес классы, все слои общества в едином спасительном гражданском порыве самоотвержения и подвига!