И все же не этим страшна тюрьма. Страшна иным. Еще до ареста Зоси и особенно после случившегося с нею он понял: среди партийцев действуют провокаторы. Ибо при каждом провале выяснялось, что охранке известно гораздо больше, чем могла дать наружная слежка. В дни процесса, на котором слушалось дело Зоси и арестованных вместе с ней товарищей, всплыли факты, известные только узкому кругу работников-нелегалов. А нынешней весной, в «Таганке», когда перед судом ему предъявили следственные материалы, он снова убедился: они добыты провокатором. Вот что было самым страшным! Думать и убеждаться, что рядом с тобой, рядом с товарищами, отдающими общему делу свою свободу, свою жизнь, жизнь и здоровье самых близких и родных, — некто, считающийся безупречным, не раз глядевший тебе в лицо, предатель.

Еще в одиннадцатом году, после ареста Зоси, он настоял на создании при Главном правлении партии особой комиссии, некоего контрразведывательного органа для расследования каждого случая провала и возможной провокации. Но переправка делегатов на Всероссийскую общепартийную конференцию в Прагу, другие дела отвлекли. А потом — арест. Последний.

И вот теперь «Бутырки». И неотступная мысль: кто?.. Ничего, час близится… А тогда!..

Прервался серосуконный поток — что-то застопорилось на соседнем столе. Дзержинский снял затекшие ноги с педалей. Потянулся. Огляделся. За столами — арестанты в серых и полосатых робах. Кто — политические, уголовники?.. Надо прощупать. На пересылках, на поселении ему всегда удавалось сплотить хоть несколько человек — даже уголовников, если только не были они отпетыми бандитами или «ворами в законе», — и передавать им по крупицам те знания, какие накопил, приобщить к тем убеждениям, коими был жив. Даже в Орловском каторжном централе, когда сидел в общей камере, он сбил два кружка самообразования.

Если и «политики», то кто: эсдеки, эсеры, анархисты?.. Коль эсдеки, то какие: «беки» или «меки»? Железная метла охранки сметала подпольщиков в общую кучу. Но здесь «политики» зачастую были так непримиримы и нетерпимы один к другому, что со стороны могло показаться — они говорят на разных языках. Так было до войны. Ныне же все усугубилось. Эсеры и меньшевики в наиглавнейшем вопросе — отношении к европейской бойне — заняли единую с царем позицию: «Война до победного конца!» Несмотря на их хитроумные растолкования, суть предельно ясна: ура-патриотизм и великодержавный шовинизм. Тут уж не отмоешься. Чего вздумалось Николашке гонять по острогам столь благоверных не на словах, а на деле?..

Юзефу[5] всегда были близки по духу российские большевики — именно те, кто в самые крутые послереволюционные годы не впадал ни в отзовизм, ни в примиренчество, ни в богостроительство, а твердо, или, как тогда говорили, «твердокаменно» шел с Лениным. Юзеф так и заявил: «У меня большевистское сердце». В одиннадцатом, летом, в Париже, он встречался с Владимиром Ильичем, вместе обсуждали идею совещания членов Центрального Комитета РСДРП и разослали на совещание приглашения. Рядом с подписью Ленина стояла и его, Юзефа, подпись. На том парижском июньском совещании он полностью поддержал план Ленина по воссозданию партии и выступил вместе с ним против меньшевиков-ликвидаторов, пытавшихся превратить нелегальную РСДРП в подобие высочайше дозволенной «оппозиции его величества». У ликвидаторов была газета «Голос социал-демократа», и оппортунисты именовались в партийных кругах голосовцами. Во время одного из заседаний Владимир Ильич записал произнесенную Дзержинским фразу. Передал листок: «Это необходимо сделать! восклицание Юзефа на вопрос, необходимо ли исключить голосовцев из партии. 11.VI.11». Сверху озаглавил: «Договор Ленина с Юзефом». И подписал: «Ленин». Дзержинский тоже вывел: «Юзеф», скрепив тем сей договор навечно. Добавил только: «Но как?»

Тогда они и решили, что нужно созвать Пленум Центрального Комитета и начать подготовку Всероссийской общепартийной конференции.

Практически готовить ее отправились из Парижа в Россию слушатели школы в Лонжюмо Серго, Семен и Захар. Однако и Юзеф сделал немало, чтобы делегаты благополучно добрались до Праги…

Где Ленин сейчас?.. В начале войны Юзеф порадовался, что не кто иной, как польские социал-демократы помогли ему, арестованному австрийскими властями в Поронине, освободиться из тюрьмы и выехать в Швейцарию. Отрывочно доходили вести о Владимире Ильиче и из Швейцарии. Юзеф узнал о его позиции по отношению к войне и полностью разделил ее.

С Орловского централа связь с внешним миром прервалась. Где Ленин сейчас?..

Снова зашуршал суконный конвейер, ожил стальной клюв иглы.

В короткий перекур Дзержинский, оглядев арестантов-мастеровых, бросил пробный камень:

— Думаю, что не поздней чем через год мы будем на свободе.

— По амнистии — когда победим германца?

— Нет. Победит революция.

— Ну, это ты того!..

— Спорим?

— Давай, коль хочешь проиграть!..

В коридоре-мастерской окна без жестяных «воротников». За прутьями решеток справа — круглая зубчатая красная башня. Ее величают Пугачевской. Вроде бы там сидел прикованный цепью гордый атаман… Напротив трехсаженная кирпичная стена. Из-за нее торчат метелки голых ветвей. Низко идут тучи.

— Тогда спорим!

В четыре с половиной пополудни в Ставку поступила срочная телеграмма из Царского Села. Александра Федоровна просила Николая немедленно направить в столицу дворцового коменданта Воейкова: «Нуждаюсь в его совете относительно нашего Друга, который пропал в эту ночь. Мы продолжаем уповать на милость Божью… Алике».

Ничего не поделаешь. Надо бросить дела армии и ехать. Григорий беспробудно загулял или действительно с ним что-то стряслось? Возможность отделаться наконец от заклятого Друга вызвала у царя давно не испытываемый прилив энергии. Ехать, ехать в Петроград! Здесь Алексеев управится и без него.

Да, кстати, хорошо что не запамятовал:

— Михаил Васильевич, подготовьте карту театра войны на нашем фронте с обозначением расположения армий, корпусов, дивизий, артиллерии и резервов.

Начальник штаба подумал: такую особой государственной секретности карту брать императору с собой в Царское Село вряд ли осмотрительно. А вдруг упадет на нее чей-либо взгляд? И зачем государю такая карта вне Ставки?.. Но, как обычно, возразить старый службист не посмел.

Царь уже покидал губернаторский дворец, чтобы отбыть на вокзал, когда ему передали еще две, полученные одна вслед другой телеграммы от супруги: «Пока ничего не известно, несмотря на расспросы народа. Надо бояться худшего. Устроено этими мальчиками», и: «Тело найдено. Алике».

«Ох, будет теперь воплей!..» — тоскливо подумал царь.

Утренними газетами слух, истрепавший нервы столичным обывателям, был официально подтвержден: «Около Петровского моста найден прибитым к берегу труп Григория Распутина. Следствие производится судебными властями».

Страсти бушевали и в их палате. Катенька испуганно охал, лежа на животе. Есаул Шалый высказался определенно:

— Тра-таэта, так его за ногу! Гришка — первый заступник немчуры! Теперь мы прижмем их всех! Разве дело конокраду в царских покоях возлегать?

— Как не совестно! — впервые за все дни осмелился возвысить голос на старшего по чину и возрасту прапорщик. — Гнусные сплетни!

— Не тявкай, щен. О «Яре» небось слыхал? А вот другая историйка: в суде привлекли одного за оскорбление имени. Вызвали свидетеля. Председатель суда спрашивает: «Ты сам слышал, как обвиняемый оскорблял словом?» А тот отвечает: «Да как же, вашество! И чего только не нес! Я уж и то ему сказал: „Ты все его, дурака, ругаешь, а лучше бы ее, стерву этакую!..“»

— Да как вы смеете! — задохнулся от возмущения Катя. — Да это ж, это ж!..

— А разве я кого-нибудь назвал? — раскатисто хохотнул казак. — Давай, прапор, залечи свою задницу — мы с тобой на дуэли рубиться будем, согласен? Константин заплакал.