Крымов подписал бумаги, приказал размножить их и немедленно доставить в штабы дивизий.

Вернувшись из Ставки, Савинков поспешил в Зимний дворец. Сообщил Керенскому о блестящих результатах своих переговоров с Корниловым: тот уступил по всем пунктам. Со стороны Ставки опасаться нечего. Теперь нужно хорошенько подготовиться к отражению нападения большевиков.

— Вы действительно верите, что они в ближайшие дни пойдут на такой безумный акт? — задумчиво проговорил Керенский. — Ни я, ни министр внутренних дел не располагаем такими данными. Напротив, все их призывы…

— Маскировка, — нетерпеливо перебил управляющий. — Кто же в наши дни предупреждает: «Иду на вы»? Усыпить бдительность — и ударить!..

— Но у вас-то, Борис Викторович, откуда такие сведения?

— От французской военной миссии. И от моих контрразведчиков. — Он выложил на стол проект закона о казнях. — Главковерх одобрил. Вот его подпись. Вам надлежит лишь проставить свою.

— Я подпишу позже. Савинкову это не понравилось:

— За чем задержка?

— Есть кое-какие соображения. Оставим до завтра. Завтра я непременно подпишу.

Управляющий смерил взглядом министра-председателя. Хоть схвати его за руку и силой заставь вывести свой мерзкий автограф!.. Разгневанный, он молча повернулся и вышел из кабинета.

Керенский, в иное время чутко уловивший бы настроение своего помощника-недруга, на сей раз проводил глазами Савинкова без смятения. Его ум был отягчен иными заботами. После Московского совещания все личности и сообщества, в коих он чувствовал опору, оборотились, говоря на политическом жаргоне, «вправо»: как по команде заговорили о «сильной личности», противопоставляя ее «слабой», то есть ему. Из-под ног ускользала почва, и он, как в ту минуту, когда кадеты в самый канун Государственного совещания предъявили свой ультиматум, теперь с новой очевидностью понял, что балансирует на одной ноге. Долго ли удержишься в такой позе?..

Только что закончилось заседание центрального комитета кадетской партии, на котором «сливки прогрессивности» обсудили политическое положение в стране после московского форума и свои задачи. Керенский познакомился со стенограммой выступлений. «Дело идет к расстрелу, так как слова бессильны. И в перспективе уже показывается диктатор»; «Другого выхода нет, как только через кровь!»; «Необходима хирургическая операция!»… Даже ехидна профессор Милюков — и тот: «Керенский засиделся у власти». Правда, оговаривают: может-де остаться, но должен разделить власть с «сильной личностью». Он прекрасно понимал, зачем это им нужно: «сильная личность» пустит кровь, а прикроют его именем. Разве не того же самого хотел он, прикрывшись именем «народного героя» Корнилова?.. Но что же делать?..

Визит Львова лишь позабавил его: Владимир Николаевич всегда поражал Керенского своей детски-простодушной наивностью и поразительным для такой густой бороды и обширной лысины легкомыслием. Церковник всегда отличался тем, что, не занимаясь своим делом, любил совать нос в дела чужие с необычайным жаром и воодушевлением. Без конца попадая впросак, он служил мишенью для злых шуток. Поэтому Керенский, приняв его, ожидал услышать обычную болтовню или фантастические прожекты. Но многозначительность, с какой Львов держался, его намеки на неких деятелей, «обладающих достаточной реальной силой»… От чьего имени он поет? Может быть, его подослали как раз те, на кого Керенский сможет опереться?.. Поэтому он и дал, в самой расплывчатой форме, согласие вести с кем-то какие-то «разговоры».

Дела шли своим чередом. Он уже и забыл о странном визите. А тут еще на последнем заседании Петроградский Совдеп неожиданно — подавляющим большинством голосов! — выступил за отмену смертной казни на фронте и прекращение арестов и преследований ленинцев. В таких условиях подписать закон о введении смертной казни в тылу — явно вызвать бурную вспышку. Он сам — за казни. Но отказаться от опоры на Совдепы, пока не найдена другая твердая опора?.. Два дня назад, на выборах в столичную думу, большевики получили треть всех голосов. Керенский тут же дал свой ответ: закрыл их газету «Пролетарий», реквизировал типографию «Звезда». С большевиками разговаривать только так. Но Совдепы…

Сегодня с утра он направил в Петроградский Совдеп помощника главнокомандующего военным округом Козьмина, чтобы тот потребовал немедленно вывести из столицы пять полков — те, которые более всего заражены большевизмом. Под предлогом усиления войск фронта для защиты Петрограда от наступления немцев с рижского плацдарма. Козьмин был эсером. Только что он позвонил и сообщил, что председатель солдатской секции и его помощник поддержали требование о выводе полков. Завтра они поставят вопрос на Исполкоме. Председатель секции тоже был эсером, помощник — меньшевиком. На обе эти партии, слава богу, Керенский еще может положиться…

Но пришли председатель совета «Союза казачьих войск», атаман Оренбургского казачьего войска Дутов и терский атаман Караулов с требованием, чтобы министр-председатель разрешил казакам устроить парад-смотр в столице. Керенский не забыл дутовской телеграммы в поддержку Корнилова. Да и требовать таким тоном! Он даже топнул ногой.

В ответ Караулов опустил руку на эфес шашки:

— Казачество приходит к заключению, что для нас безразлично, кто правит в Зимнем: Александра Федоровна со скипетром или Александр Федорович со шприцем!

Что за намек?.. Керенский едва не приказал охране вытолкать наглецов взашей. Сдержал себя: еще и вправду начнут махать шашками. Смирил гнев. Пообещал разрешить парад. Убрались… Так на кого же опереться?..

А за несколько минут до прихода Савинкова на его стол начальник кабинета положил загадочную телеграмму:

Эта телеграмма вернула его мысли к недавнему посетителю. Значит, Львов все же связан с группой всемогущего Родзянки?.. Но пройдоха Добринский, он знал, отирается около Ставки… Так от кого же исходило предложение начать «разговоры»?..

Царский кабинет был огромным, неуютным. Хоть освещен ярко, а по углам, в простенках меж шкафами словно бы клубились зловещие тени и попахивало псиной.

Облупившаяся известка стены, обнажившая глину, замешанную с соломой, и дранку. Он дернул незапертую дверь.

Наденька выбежала навстречу:

— Живой!.. А я как услыхала про Ригу — умерла! Отступила, оглядела:

— И не раненый? Не контуженный? Счастье-то какое! Он заразился ее радостью. Улыбнулся:

— Вот видишь как: с порога — и на порог! Только и делаю, что гостюю…