В конце июля, приняв пост главковерха и сразу же начав перестановки в высшем командном составе, он назначил главнокомандующим Юго-Западным фронтом своего давнего сотоварища генерала Деникина. Пригласил в Ставку для откровенного, с глазу на глаз, разговора. Деникин, преданнейший монархист, спросил:

— Что, если Учредительное собрание выскажется за монархию?

— Пойду и подчинюсь, — ответил Корнилов. — Ко мне уже приезжали одни. Носятся с идеей переворота и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича, убийцы Распутина. Предложили участвовать. Я заявил, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойду. Не достойны они оказались шапки Мономаха. Но если на трон найдется кто-то другой… — Даже в том разговоре он не высказал до конца свою мысль. Заметил лишь: — Нужно бороться. Правительство совершенно бессильно. Эти господа слишком связаны с Советами и ни на что не могут решиться. Так вот, Антон Иванович, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

— В полной мере, — твердо ответил Деникин. «Красный»!.. Он им покажет, какой он «красный»!..

Хотя, кровь-то, она красного цвета…

— «…Александр Суворов и Михаил Скобелев, сражавшиеся на рубежах России в прошлом; Лавр Корнилов — отстаивающий ее теперешние дни… В длинных лучах великого исторического бега мы видим их суровые фигуры… Какое счастье, что такие люди есть еще среди нас!» — закончил на подъеме ординарец.

— Благодарю, — дрогнувшим голосом сказал генерал. Ординарец зарделся от похвалы. Однако тут же перешел к практическим делам.

— На обложке дадим ваш портрет. Где набрать и растиражировать?.. Нужны миллионы и миллионы экземпляров… Ага, есть идея! — Звук «г» он выговаривал по-украински мягко «хга». Глянул на часы: — А теперь позволю отнять у вас еще немного времени: вам надобно принять господина Аладьина. Он уже ждет.

— Кто таков? — строго спросил Корнилов. В списках генералитета он подобной фамилии не припоминал.

— Депутат первой Государственной думы. Был в эмиграции.

Главковерх поморщился, как от кислого.

— Сейчас приехал из Англии, — не дав ему времени возразить, сказал ординарец. — Приехал специально к вам.

Корнилов молча, но с неудовольствием, кивнул. Он не любил иметь дело со шпаками, да к тому же думцами и эмигрантами. Небось тоже из этих, эсеров или анархистов. Хватит с него комиссаров Временного и парочки — Филоненко да Савинкова.

Аладьин вошел. Высокий, худощавый. Лысый лоб в обрамлении ниспадающих почти до плеч волос. А глаза маленькие, сидят глубоко, как в норках. Хитрый.

— Здравствуйте, ваше высокопревосходительство! — голос у него был гибкий. — Наконец-то имею счастие!..

Корнилов молча указал ему на кресло. Аладьин покосился в сторону ординарца:

— Хотелось бы, чтобы мы могли остаться одни.

— У меня нет секретов от господина Завойко.

— И все же…

Настойчивость гостя была не по чину. Однако Завойко сам подхватил:

— Столько дел, Лавр Георгиевич! Я побегу!

Никакого секрета предстоящий разговор для ординарца не представлял: с Аладьиным Завойко познакомился несколькими днями раньше, и отнюдь не случайно, а теперь посланец Лондона даже и остановился у него на квартире. И эта маленькая сценка была заранее между ними оговорена: пусть Корнилов пребывает в неведении об их взаимоотношениях.

Теперь, когда хозяин кабинета и гость остались одни, Аладьин, прибавив голосу сердечности, произнес:

— Меня, многоуважаемый Лавр Георгиевич, зовут Алексеем Федоровичем. Это так, для будущего… Прежде чем приступить к последующему, хочу просить, чтобы никому не стала известной тема нашего разговора…

Генерал вперил взгляд в пришельца. Молча кивнул. Аладьин все больше не нравился ему. Глазки в норках. А нос большой, клювообразный, острый на конце.

— Большое спасибо. А теперь перейдем к делу. Я прибыл к вам как представитель английских политических кругов. Чтобы заявление мое не показалось голословным, разрешите передать вам личное письмо от лорда Мильнера, военного министра Великобритании.

Он торжественно протянул конверт. Корнилов вскрыл. К счастью, письмо оказалось переведенным на русский. Лорд приветствовал генерала, ставшего во главе вооруженных сил союзной армии, и выражал надежду, что новый главковерх предпримет необходимые усилия к установлению в дружественной России прочной власти.

— Я знаком с содержанием письма, — сказал Аладьин, когда генерал кончил читать. — Сэр Мильнер говорит не только от своего имени, но и от имени премьер-министра Ллойд-Джорджа и всего правительства короля Георга.

Более того, он выражает надежды и пожелания других союзников России по Антанте.

— Что это должно означать? — Корнилов не понимал дипломатических витиеватостей.

— Союзники считают, что вы, Лавр Георгиевич, — единственный сильный человек. Если вы укрепите свое положение в армии и государстве, то вы станете господином положения. Союзники готовы оказать вам, ваше высокопревосходительство, всемерное содействие в этом.

Вот оно что!.. Атмосфера беседы менялась. Выходит, что его, Корнилова, поддерживают и правительства стран Антанты.

— Извините, Александр… Алексей Федорович, так? — генерал посмотрел на гостя с приязнью. — В чем конкретно может выражаться их содействие?

— Возможности разнообразны и обширны. Ну, скажем, дипломатические… экономические… Не исключены и военные. Само собой разумеется, финансовые… Мне еще нужно осмотреться и все взвесить.

Его лицо приняло глубокомысленное выражение, а глаза вовсе спрятались в мешки-норы. «Сам бог мне тебя послал».

— А пока я бы осмелился посоветовать вам сделать жест по отношению к английским военнослужащим, причисленным к российской армии. Если я не ошибаюсь, в вашем распоряжении находится британский бронеотряд?

— Да. В моем личном распоряжении.

— Не пожелали бы вы наградить наиболее достойных Георгиевскими крестами и медалями?.. Этот отряд нам еще пригодится. Сам же указ о награждении будет воспринят в Великобритании как подтверждение, что я вступил с вами в полный дружеский контакт.

— Согласен. Представлю к наградам. За особые заслуги.

У отряда британских бронеавтомобилистов действительно были особые заслуги: в дни отступления в июле они расстреливали отходящие русские подразделения.

— Список уже готов, — Аладьин выложил на стол главковерха лист, испещренный фамилиями и званиями англичан.

«Однако!..» Корнилову на мгновение показалось, что его всасывает в какую-то воронку. Но в следующую секунду подумал: «Братья-союзники играют мне на руку». Правда, было нечто странное в однозначности предложений эмиссара англичан и его собственного ординарца: лишь вчера Завойко, поведя разговор, какие части наиболее преданны Ставке, предложил наградить всадников Текинского конного полка — из них состояла личная охрана главковерха. Текинцы не видывали передовой, и награждать их было не за что. Ординарец нашел формулу: «За разновременно проявленные подвиги в текущей кампании». И тоже: «Они нам скоро пригодятся». Значит, идея носится в воздухе?..

До поры генералу не дано было понять, что его ординарец отнюдь не так простодушен, как представлялось по внешности, и что совсем не случайно оказался он в самом ближайшем окружении верховного главнокомандующего, стал его первейшим советником.

Стоило бы Корнилову проявить больше интереса, он не без удивления узнал бы, что Завойко не какой-то «сатиновый нарукавник» с нефтепромыслов, а родовитый дворянин, сын адмирала, владелец обширных угодий и имений в Подолии; что он, выпускник Царскосельского лицея, невзирая на младые лета уже успел побывать уездным предводителем дворянства; что помимо всего прочего этот «нижний чин» — крупный коммерсант, поверенный фирмы «Нобель», директор-распорядитель общества «Эмба и Каспий» и товарищ председателя правления среднеазиатского общества «Санто», владелец стекольных и кирпичных заводов, соиздатель газеты «Русская воля», принадлежавшей бывшему министру внутренних дел Протопопову, и сам владелец журнала «Свобода в борьбе», выходящего в эти самые дни в Питере… Может быть, Корнилов и понял бы тогда, что отнюдь не для услаждения его слуха симпатичный молодой сом сочиняет ультиматумы Керенскому и пышнословные жития, тешащие самолюбие генерала. И если бы понял, то, наверное, задумался бы: а какие же свои цели преследует сей ординарец?..