— Именно, — довольно улыбается мамуля. — Причём с нежнейшими чувствами. И артефакт контрацепции сними, чтобы уж сразу наверняка с положительным результатом.

— Ты смеёшься сейчас? — недоверчиво кошусь я.

— Абсолютно серьёзно, сына, — действительно серьёзно отвечает мамуль.

— Помнится, ты была очень против моей связи с Алёной. Даже поругала нас с ней нарочно, — обвиняю я её. Ну не верится мне в эту резко проснувшуюся доброту.

— Я ошибалась, — вздыхает покаянно, — должна признать, что была не права. Прости. Теперь я знаю, что она хорошая девушка, что спасла кучу народа и даже пожертвовала собой. Теперь я думаю, что очень буду рада, если у вас с ней всё получится. И семья крепкая и детишки.

— То есть ты даже на внуков согласна?

— Конечно, и чем больше, тем лучше! — радуется моя мамуля.

— Так ты же бабушкой станешь, — хитро щурюсь я. — И они тебя при всём народе так и будут называть: «Ба-буш-ка»!

— Ну… м-м… пора уже менять статус на более высокий, — игриво подёргивает она плечами. — Переходить, так сказать, на новый уровень.

Я не выдерживаю и смеюсь, а потом обнимаю её. Всё-таки люблю свою мамулю, хоть она и вредная бывает местами.

Алексей

12 июня 2119 (23:25)

Приняв душ, укладываюсь в кровать, обняв Алёну. Васька где-то шебуршит под нашим одеялом, но он не мешает, и я позволяю ему спать с нами.

Как советовала мама, кладу синий кристалл на грудь моей спящей царевны. Теперь полежу рядом, наблюдая за ней, и что-нибудь расскажу, может быть услышит… Что бы такого веселого вспомнить, поднять, так сказать, боевой дух? А-а, вспомнил, прикольная история ещё со времён моей курсантской молодости.

Подпираю щеку ладонью, устроившись на боку, и начинаю рассказ:

«Когда учился в академии, на курсе так, …э-э-м… третьем, кажется, отправили нас на летнюю практику на вертолётный аэродром. Мы тогда только-только начинали осваивать пилотирование. Каждый курсант должен был налетать самостоятельно не меньше ста часов. И, естественно, практика пилотирования проходила в паре с другим курсантом, с которым, в ходе полёта, разделяли управление вертолётом. Ну вот… однажды утром, только солнце встало, подняли нас по тревоге.

У нашего капитана вообще было дикое чувство юмора и безграничная вредность. Он, зараза, знал, что мы давеча «гудели» до поросячьего визга, замачивали окончание курса. Шашлыки на природе, водочка с коньячком, ну и… э-м-м… всё такое…»

Хоть она и спит, и возможно, не слышит меня, но про интимные развлечения доблестных курсантов академии с женской половиной служащих аэродрома всё равно поостерегусь рассказывать. Легонько поглаживаю Алёну по щеке и продолжаю:

«Так вот, спали мы от силы часа четыре, а тут резко по тревоге нас подняли и отправили в очередной учебный полёт. Мне в пару Родион достался — тот ещё прохиндей, любитель глупых розыгрышей, самоволок и выпивки, а так же сочинитель всяческих неправдоподобных историй. Помню, он на той нашей вечеринке рассказывал, как на тракторе с подружкой от её папани удирал, когда тот застукал их на фермерском сеновале. Так вот, в его пьяном рассказе были такие фразы: «…запрыгнули в трактор, набрали скорость и летим по шоссе, а её папаня за нами на джипе…» Мы ещё все тогда ржали и переспрашивали: на какой скорости летели, на какой высоте? Хохотали над этим горе-донжуаном, аж до слёз.

Ну вот, так значит по вертолётам мы разбежались. Поднимаемся с Родионом в воздух, летим. Он стонет — сушняк у него и голова раскалывается с бодуна. Мне не лучше, мутит, в глазах двоится. Короче, кое-как мы набрали высоту и расслабились уже. В наушниках слышим голос диспетчера, сверяем заданное направление — всё путём, идём согласно маршрута. Но высота оказалась чуть ниже, чем надо. Плавно поднимаемся, обходим тучку, и тут, прикинь, вижу — трактор навстречу летит! Трактор, млять, на высоте 300 метров над землёй! Я охренел, тру глаза, не верю… Слышу, Родион трёхэтажную тираду выдаёт и божится, что в жизни больше пить не будет.

Смотрю на него, спрашиваю ошалело: «Ты это видишь?» Он мне: «Вижу, млять!» И тут понимаю, галюны у двоих одинаковые быть не могут. А трактор приближается, зараза!...»

— Зайцев, а поправдоподобнее ты историю сочинить не мог?... — перебивает меня сонный голос Алёны. — Барон Мюнгхаузен, блин…

— Алёшка! — вскакиваю я на постели. — Ты проснулась?!

— Не проснёшься тут… — ворчит моя ненаглядная красавица и недовольно толкает меня кулачком в живот. — Идиотичной своей трескотнёй мне весь сон перебил.

Я бросаюсь на неё, целую, прижимаю к себе, глажу её белокурые волосы, снова целую в лоб, в щёчки, в носик.

— Милая моя, Алёшечка, любимая…

Она начинает слабо отбиваться и шепчет: «Отлепись от меня…»

Я отступаю. Отодвигаюсь.

— Всё, всё, больше не буду, — радостно улыбаюсь, как придурок.

Вот что мне для счастья надо — чтоб моя ненаглядная зараза поругалась на меня.

Сажусь на кровати по турецки и поднимаю руки вверх, типа «сдаюсь».

Она открывает глаза и смотрит на меня осуждающе.

— Ерунду какую-то несёшь… совсем меня за идиотку держишь… какой трактор на высоте 300 метров? Зайцев…

— Почему ерунду? Правду говорю, — радостно убеждаю я её. — Всё так и было, — и не обращая внимание на то, что она иронично закатывает глаза, продолжаю. — Родион орёт мне: «Влево уходи!» Ну, по международным правилам так положено. Я тяну руль влево и вниз. Уф-ф, не столкнулись, — вижу, Алёна уже смеётся и я продолжаю. — Когда выровнялись, разворачиваю вертолёт. Ну, чтобы убедиться, что трактор этот был настоящий. Видим — летит, сволочь. А потом поняли в чём дело. Над ним грузовой вертолёт идёт, и он эту чудо-технику на подвеске перевозит. Вот такая хреновина у нас произошла.

Закончив рассказ, беру Алёну за руку, бережно, осторожно. Она косится на иглу-котетер, торчащую из её запястья.

— Алёшечка, солнышко моё, как ты себя чувствуешь? — озабоченно спрашиваю я.

— Со мной что, всё так плохо? — удивляется она. — Я под капельницей лежала?

— Да, чудо моё. Двое суток ты спала.

— Я не чувствую… — она грустно смотрит на меня. — Я не чувствую свой поток…

Подносит руку к груди и нервно вздыхает несколько раз. Отчаяние и страх в её глазах больно бьют меня в самое сердце.

— Это ничего, родная, — ложусь с ней рядом, прижимаю к себе чуть дрожащее тело, целую в висок. — Ничего. Всё будет хорошо. Главное — ты пришла в себя. Ты поправишься.

Чувствую, как она вздрагивает несколько раз в беззвучных рыданиях.

— Нет, нет, не плачь. Я с тобой. Я никому тебя не отдам. Я люблю тебя… — шепчу я и целую снова.

— Они отправят меня на ТЧ, — еле слышно шепчет она.

— Я поеду с тобой, — уверяю я её. — Я всегда буду с тобой. Не бойся.

— Кто тебе позволит? МТСБ тебя не отпустит…

— А я у них спрашивать не буду. Осушу свой поток, и «привет»!

— Дурак, — отстраняясь, она смотрит мне в глаза. — Не смей. Ты сильный технарь, ты должен…

— Быть со своей любимой. Оберегать её, защищать и заботиться, — перебиваю я.

Она нежно гладит меня по щеке и шепчет:

— Не смей осушаться. Ты же сможешь приезжать ко мне на ТЧ. Ну… если захочешь… м-м… потискать меня.

Я улыбаюсь и прижимаю её к себе, слегка потискивая.

— Конечно хочу…

Она не отталкивает. Утыкается мне в шею мокрым от слёз личиком.

— Не плачь, милая, — успокаиваю я её, а у самого всё внутри сжимается от нежности и радости, что она жива, что проснулась и что не отталкивает.

А потом радужной мыслью в сознании всплывает совет матушки. Но сейчас думаю не о том, как ласкать и заниматься любовью со своим воскресшим сокровищем, а о том, как утешить её… и себя…

— Что это тут? — Алёна вдруг начинает ёрзать в моих объятиях.

— М-м-м… — недвусмысленно мычу я. — Это орудие для удовлетворения твоих эротических фантазий…

— Орудие!? Зайцев! Та невыносим! — ругается она. — Я не о твоём хроническом стояке сейчас.