Котлы же ушли безвозвратно. Ищи в поле ветра!

Раздосадованный утратой воинского имущества Птолемей Прист приказал воров наказать, и ультима ратио – этот последний довод, – волосяной бич в очередной раз загулял по спинам воров и растратчиков. Деньги, полученные за уворованные котлы, преступники уже, разумеется, пропили, и сейчас два пьяных голоса взывали хрипло к милосердию и состраданию:

– Сатис эст! Да хватит же, братцы! Софлицит! Сатис эст! Сатис!

Слушая кающихся грешников, центурион с грустью думал, что рожденного свиньей трудно вразумить даже пер аргументум бацилинум, и плохо верилось в то, что палочные аргументы окажут на завывающих пройдох необходимое воспитательное воздействие.

Впрочем, кво верба нон санат, карцер санат, квос карцер нон санат, вирда санат![16]

– Сатис эст! – тоненько повизгивал при ударах Ромул Луций. – Сатис! Сатис, суки!

– Сатис! – басовито вторил ему Плиний Кнехт. – Ой, блин, сатис!

Центуриону было смешно и противно наблюдать за экзекуцией. Поймав умоляющие взгляды новообращенных, центурион показал им кулак:

– Квос эго! – хотя и понимал, что слова бесполезны, горба ими не выпрямишь и совести не прибавишь.

О темпоре! О морес! Все-таки воспитывать человека надо, что говорится, ад инкунабулис, то есть с пеленок, иначе из хомо аморсебаратус хабендит не изгонишь.

Со скамеечки за экзекуцией с большим интересом наблюдал старший участковый Соловьев. Михаил Денисович по случаю выходных был в цивильной одежде. Гражданский костюм делал участкового похожим на респектабельного работника торговли старшего звена. Год назад в райпо завезли югославские костюмы, и прежде чем районное начальство проведало о поставках импорта и наложило на свободную реализацию костюмов табу, большую часть разобрали именно торговые работники, а поскольку жена Соловьева являлась старшим кассиром потребкооперации, то и участковому досталось товара из-за бугра.

Сейчас Соловьев сидел на лавочке, попыхивая болгарским «Фениксом», и с любопытством наблюдал за мастерством бичующего. А полюбоваться было чем – бич выписывал замысловатые восьмерки, круги, спирали и впечатывался в обнаженные задницы воров и растратчиков с характерным чмокающим звуком.

Экзекутор в движениях был нетороплив, но резок.

Птолемей Прист присел на скамеечку рядом со старшим участковым, и милиционер торопливо затушил сигарету. Легионеры табака не знали, курящих почитали за наркоманов, а к табачному дыму питали явно выраженное отвращение.

– Мартышкин труд! – сказал старший участковый. – Что толку пороть, если исправить уже ничего нельзя? Раньше их надо было пороть, когда они в школе учились.

Центурион наблюдал, чтобы бичуемым доставалась экс аэкво, коль уж оба одинаково виноваты.

– Федор Борисович просил свою благодарность передать, – сказал Соловьев.

– Грацио, – сказал Птолемей Прист. – Дежурному передай.

– Да она устная, благодарность-то, – смущенно объяснил Соловьев. – Большого подлеца поймали. Эта скотина еще при немцах в гестапо работала, доносы на честных граждан писала!

Все-таки похоже, что в Бузулуцке жили не совсем нормальные люди. Сегодня они сравнивают человека с рыбой, а чуть позже его же со скотиной. Хомо он и есть хомо, даже если душа у него канисная, собачья.

– Я знаю, – с достоинством сказал центурион. – На галлов работал. Во Вторую Пуническую.

– Да нет, – поправил участковый. – С немцами в Великую Отечественную. Говорят, в казнях участие принимал!

– Воздадут по заслугам? – спросил центурион.

– Может, и воздадут, – сказал участковый. – Как подсохнет, его в область повезут. Там и разберутся.

– Пак паки рефери, – задумчиво сказал центурион, глядя, как осторожно и прямо идут после окончания экзекуции новообращенные по территории дворика при казарме. – Равным за равное, Михаил, про боно публио.

– У нас публичных наказаний нет, – грустно сказал участковый. – Вам хорошо – провинился, вы его тут же и выпороли. А у нас наперед столько бумаги изведешь…

В то же самое время в райкоме партии шло закрытое совещание.

– Ради общего блага, – сказал начальник милиции. – И ты заметь, Митрофан Николаевич, надежные хлопцы: драк в городе почти не стало, пьянки сократились, самогоноварение вообще под корень вырублено. Тут для меня есть, конечно, неудобства. Две недели, как по району ни одного преступления не зарегистрировано. Того и гляди из области комиссию направят. У нас ведь как: чуть темпы снизишь – окрик, что хреново работаешь, сводок о преступлениях не даешь – значит укрываешь их от учета…

– Говорят, вы на днях шпиона какого-то словили? – поинтересовался первый секретарь.

– Это не мы, – признался начальник милиции. – Птолемея ребята пособили. Пособник немецкий, во время войны в Ростовской области в гестапо работал. Решил и перед ними выслужиться. А они ребята гордые, от предателей услуг не принимают. Приперся к ним этот сучок со списками коммунистов и активистов, а они его в холодную и нам сдали. Занятный сенеке. Между прочим, мы у него при обыске целую кучу оккупационных немецких марок нашли, аусвайсы разные и немецкую бронзовую медаль «За храбрость». После этого он и раскололся, явку с повинной прокурору на шестнадцати листах написал. Вот подсохнет, мы его в область отправим. Пусть с ним КГБ разбирается!

Митрофан Николаевич посидел, задумчиво барабаня пальцами по столу.

– Списки-то большие? – с натужной небрежностью спросил он.

Дыряев усмехнулся. Все-таки он был опытным сыщиком, хотя и сельского масштаба.

– Есть вы в этих списках, Митрофан Николаевич, – сказал он. – Под третьим номером вы в них значитесь.

– Под третьим? – Голос первого секретаря обидчиво дрогнул.

– А под первым номером у него Соловьев записан, – доложил Федор Борисович благодушно. – И я под вторым. Мишка Соловьев у него в прошлом году самогон изымал, а я на него штраф накладывал. Вот он нас и вывел на первые места.

– Мелкая личность, – сказал как сплюнул Митрофан Николаевич.

Он привычно подошел к окну, постоял, глядя на улицу.

– Подсыхает, – отметил он. – Того и гляди какую-нибудь комиссию принесет. Куда мы наших иностранцев денем?

– А если сказать, что это солдатики на посевную прибыли? – встал за спиной первого секретаря начальник милиции.

– А что? Научим Птолемея на майора отзываться, китель с бриджами да фуражечку я у райвоенкома возьму… А что до языка, то здесь уж совсем просто – скажем, что часть из кавказцев. У них там столько мелких национальных групп, что поверят, за милую душу поверят!

– А потом нам все это боком вылезет, – язвительно сказал Митрофан Николаевич. – Как в области нашу брехню поймут, так сразу наши партбилеты и плакали. Выпрут нас, Федя, со свистом.

Дыряев пожал плечами.

– Тогда выдадим их за студенческий стройотряд, – упрямо предложил он. – Составим фиктивный договор, у меня поддельная печать Махачкалинского университета с прошлого года еще осталась… Комар носа не подточит!

– Ага, – злорадно сказал предисполкома. – Ты на их морды подивись! Знайшов студентов! Краще з табором договор заключить! Строгого режиму. Працуюете над разними там складними проблемами, сушите голову!

– А что? – неуверенно сказал Дыряев. – На филфак они, конечно, не потянут, а вот на физкультурный институт запросто. Там и не такие типажи встретишь!

Митрофан Николаевич побагровел, что само по себе уже было плохим предзнаменованием.

– Ты, Федор Борисович, не на начальника милиции похож, ты больше на великого комбинатора смахиваешь. Все норовишь партийное руководство в какую-нибудь уголовщину втравить!

– Я? – Дыряев широко развел руки, и стороннему наблюдателю могло бы показаться, что он пытается обмерять хозяина кабинета. – Обижаешь, Митрофан Николаевич. Я же хочу как лучше. Узнают про этих римских гавриков – и прощай спокойное жилье. Комиссии понаедут, ученых академиков на дюжины считать станем, иностранцев понаедет как грязи. Мне, Митрофан Николаевич, все одно – дальше пенсии не пошлют, меньше персональной не дадут. О тебе душа болит. Тебе еще район вести и вести к победе коммунизма. А ну как признают, что ты не потянешь в новых условиях?