– Махан кушать будем? – робко спросил Салауддин. – Водку пить, а?

От махана районный начальник хотел отказаться по причине войны двух народов, но второе замечание его смутило. Как всякий оперативный работник милиции, он хорошо знал поговорку, гласившую: «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». И начальнику захотелось узнать, какие мысли живут в голове горца, живущего на территории его района, не вынашивает ли он все-таки черные замыслы против пригревшей его области.

– Водка, говоришь? – распустил он ремень на две дырочки. – Махан, говоришь?

И мановением руки отправил весь свой боевой отряд на все четыре стороны – только желтые с голубой полосой «уазики» по степным дорогам мелькнули.

Уже далеко за полночь над озером, к которому приткнулся хутор Салауддина, слышались отраженные водой голоса.

– Уезжай! – просил начальник районной милиции. – Уезжай, Салауддин! Я понимаю, ты мирный чечен, но ведь покою из-за тебя не дают. На каждом совещании пальцем тычут: у него в районе чечены спокойно живут. Как на войне живу, честное слово!

– Начальник, – слышался в ответ рассудительный голос с легким кавказским акцентом. – Ну, куда мне ехать? Здесь мой дом, здесь у меня хозяйство, я ведь чабан, а не герой. Ну поеду я в Чечню. Тебя же здесь местные беркуты заклюют – вот здесь, в этом самом районе будущий террорист жил, а начальник его отъезду даже не воспрепятствовал.

– Так что же мне делать, Салауддин? – пьяно заплакал начальник.

– Ничего не делай, – подумав, сказал Салауддин Баймиров. – Живи себе. Собаки лают, а ишаки идут. Живи себе, помни мой дом, приезжай отдохнуть, махан покушать. Сам приезжай и друзей привози.

Утром следующего за милицейским налетом дня молчаливая жена Салауддина Эльза накрывала на стол. Милицейский начальник, как почетный гость, все еще спал в доме на пуховой перине и среди пуховых подушек. Будить гостя невежливо, может подумать, что его торопятся выгнать из дома. Гость должен просыпаться сам.

– Мы уезжаем? – спросила Эльза, пряча глаза.

– Разве вайнах бросает свой дом? – удивился Салауддин. – Мы остаемся.

– Это хорошо, – вздохнула жена. – Тогда пойду кормить индюков. А ты поймай рыбы.

– Вай, Эльза, – недоверчиво просмотрел Салауддин на жену. – Зачем тебе рыба? Ты опять?

– Глупости, – сказала жена и провела ладонями по плоскому животу. – Просто рыбы захотелось. Давно не ела. Ты поймаешь рыбу?

– Свари картошки, – сказал Салауддин.

В сарае он нашел капроновый шнур и долго вспоминал, куда положил крючки, а когда наконец вспомнил, картошка была готова, и от чугунка во все стороны шел пар. Салауддин положил в сумку несколько еще дымящихся картофелин и спустился к озеру. Рыбачил он нехитрым способом: привязывал к капроновому шнуру крючок, сажал на него картофелину и забрасывал эту нехитрую снасть в воду, прикрепив другой конец к стволу стоящей у воды ветлы. Повторив эту нехитрую операцию несколько раз, Салауддин огляделся. Утро было в самом разгаре. Трещавшие всю ночь кузнечики устало замолкали, а вот стосковавшаяся за ночь по щебету птичья мелочь только начинала гомонить. В чистом голубом небе не было ни облачка, и две задержавшиеся летающие тарелочки, которых в Ленинском районе было великое множество, стыдливо заторопились домой, загадочно помигивая бортовыми огнями.

Салауддин поднялся к домам.

Сыновья уже были заняты делом, а у плетня, обмазанного старой глиной, нетерпеливо сигналил водитель «Волги», который приехал за районным начальником милиции, чтобы везти его в райцентр. Салауддина водитель знал и уважал. Баймиров тоже хорошо знал водителя Николая и тоже его уважал. Поэтому они немного постояли у машины и покурили, глядя, как к машине от дома идет сонный и пухлый начальник, который так торопился на работу, что даже не попил чаю.

– Ах, Салауддин, – страдальчески сказал начальник. – И чего я не на пенсии? Пойти бы на пенсию, поселиться вот на таком хуторке и стать от всех независимым! Что лучше-то?

Он тяжело залез в машину, но водителя Николая не торопил, не прерывал начатый до него перекур. Только пот с пухлого лица большим носовым платком вытирал.

Салауддин вежливо попрощался с обоими. За руку попрощался, хорошим пожатием. Если Басаев с Радуевым хотят прятаться в зеленке от русских солдат, то это их дело. Салауддин выращивал овец, а для этого не надо прятаться. Чабан не разбойник, чабан всегда живет с высоко поднятой головой. А начальника районной милиции Салауддину было жаль. Характер у начальника был такой, что о независимости он мог только мечтать. Есть такие люди – хотят независимости, а лезут в подчинение. А все из-за того, что им общество необходимо. Не мог начальник жить на хуторе, ему семьи и овец было мало, ему позарез требовалось чье-то уважение, поэтому о независимости начальник районной милиции мог только мечтать.

Проводив машину, Салауддин вернулся во двор.

Сыновья уже выгнали скот на пастбище. Старший пилил дрова, оставшиеся не пиленными из-за вчерашнего милицейского налета и последовавшего за ним пиршества, младший, озабоченно оглядев плетень, отправился с ведром к озеру, один берег которого состоял из желтой кирпичной глины.

Жена Эльза обихаживала раскормленных, тяжело ковыляющих вслед за ней индоуток, а две младшие дочери со смехом бегали вокруг кухни, пытаясь поймать большую красивую бабочку. Бабочке было лень улетать далеко, и поэтому она только перепархивала со стены на стену, не позволяя себя поймать.

На крыльце лежал арсенал Салауддина Баймирова, который милицейский начальник конечно же не стал конфисковывать. Баймиров подумал и понес топоры в сарай. Для чего им ржаветь на открытом воздухе?

На душе у Салауддина Баймирова был покой.

Длился он, однако, до полудня.

В час, когда немудреные домашние дела были завершены, а жара стала нестерпимой, к хутору подъехали зеленые «Жигули», из которых вылезли двое. Тут и гадать не стоило – по рыжим волосам и упрямым надменным подбородкам сразу было видно, что приехали нохчи.

Одного звали Артуром, а второго Закри.

И приехали они для того, чтобы убедить Салауддина Баймирова оказать посильную финансовую помощь молодой шариатской республике, задыхающейся в кольце смертельных фронтов. Хозяин, разумеется, оказал гостям кавказское гостеприимство.

Пока все сидели за столом, девочки крутились рядом и смешливо фыркали. Это Салауддину не понравилось, и он приказал детям, чтобы шли заниматься своими делами. Девочки снова принялись ловить бабочку, а сыновья неторопливо пошли к колодцу, у которого блестел металлическими частями полуразобранный насос.

– Салауддин, – сказал высокий нохча, которого звали Закри. – У тебя взрослые сыновья!

– Растут, – просто объяснил Баймиров, подкладывая в чашки гостей почетные куски.

– Пора им оружие в руки брать! – внимательно глядя вслед подросткам, сказал Закри. – Чего им отсиживаться с баранами у маминой юбки? Надо идти Родину защищать!

– Малы еще, – мрачно сказал Салауддин, которому начавшийся разговор совсем не нравился. – Пусть школу закончат!

Разговор снова вернулся к финансовым делам, но и тут согласия не было. Посланники Джохара Дудаева настаивали на одной сумме, Салауддин им предлагал другую – много меньшую, настолько меньшую, что и говорить об этой сумме всерьез было как-то стыдно.

– Ладно, Салауддин, – сказал нохча по имени Артур. – У тебя еще есть время подумать. А насчет сыновей… – Он достал из кармана блокнот с маленькой авторучкой, сделал на чистом листе торопливую и небрежную запись и, вырвав листок, протянул его хозяину. – Отправишь пацанов в Назрань, дальше доберутся до Карабулака, а там, вот по этому адресу, их встретят.

Гости поднялись.

Разговаривать было больше не о чем. Провожать их до машины Салауддин не стал. Сидел на табурете покачиваясь, смотрел задумчиво в удаляющиеся спины и молчал.

Мальчишки прибежали веселые и возбужденные, им уже все рассказали подслушавшие разговор сестры, и подростки предвкушали свое первое путешествие без взрослых. Салауддин хмуро посмотрел на них и с опозданием поинтересовался: