– Позвонишь туда, – пробурчал Дыряев. – Три дня проливные дожди лили, ни один телефон в поселке не работает.
– А рации? – с надеждой вспомнил Пригода. – Тебе же месяц назад рации завезли!
– Рации завезли, – согласился Дыряев. – А вот аккумуляторы к ним ХОЗО так и не выдало. Нет связи, Митрофан Николаевич.
– Значит, надежного человека пошли! – просветленно сказал первый секретарь. – Есть же у тебя такие, я точно знаю. Как его, Соловей, вон, ему жар-птицу поручи добыть – добудет, подлец, и пропьет, если вовремя не отнимешь…
Подполковник задумчиво посопел.
– Соловьева хорошо за раками посылать, – вслух подумал он. – В этом деле он спец, а вот чтобы сотню верст по грязи отмахать, да еще по нашей бузулуцкой грязи, это ему, Митрофан Николаевич, не под силу будет.
– А ты – прикажи! – требовательно сказал Пригода.
– Приказывать надо выполнимое, – не согласился Дыряев. – Подчиненный должен понимать, что это ему посильно. А скажешь ему на дот голой грудью кинуться, так он не Матросов, он тебе такой кукиш покажет!
Пригода снова метнулся к двери. Римский военачальник стоял у окна спиной к окружающим, и Клавочка, не обращая внимания на учителя рисования, торопливо пудрила носик французской пудрой, подаренной ей Митрофаном Николаевичем. При этом она продолжала что-то щебетать, явно пытаясь обратить на себя внимание римского легионера.
Пригода помрачнел и вернулся к столу.
– Откуда у нас римским легионерам взяться? – гневно сказал он. – Такие только на страницах учебников да исторических романов остались. Ну, что мне с ним делать? Нет, ты мне скажи, Федор Борисович, что мне с ним делать? Не могу же я пойти на политически неправильный шаг? Ну, пойду я с ним на какие-то переговоры, ты представляешь, что со мной в обкоме сделают?
Было видно, что первый секретарь райкома изрядно трусит. Вместе с тем Пригоду раздражало поведение секретарши – перед кем трясогузка хвостом вертит?
– Мое дело воров ловить, – сказал начальник милиции. – А тут, хоть и древние, а все же иностранцы. Тут протокол нужен, а какой из меня дипломат?
Митрофан Николаевич мстительно усмехнулся.
– Как с председателей дань собирать, – сказал он, – так на это у тебя, понимаешь, дипломатии хватает. А как решение принять, так ты этот хомут на мою шею вешаешь. Интересное кино получается. И что я ему должен сказать? Такое с бухты-барахты не решишь, тут с обкомом посоветоваться нужно, взвесить все. Нельзя в таких вопросах с кондачка решать.
– Посоветуйтесь, – миролюбиво предложил начальник милиции. – Область далеко, а римляне – вон они, на площади ждут. Ну, доберетесь вы до области, доложите – и что? Вы думаете, что они вам там враз поверят? Нет, там тоже люди сидят, скажут – допился Митрофан Николаевич, как говорится, руль из рук выпустил…
Замечание подполковника было на редкость трезвым и резонным. Пригода застонал и снова метнулся к двери.
– А может, это и не иностранцы вовсе, – вслух подумал он. – Может, это кино снимают! А нас предупредить забыли. Мы с тобой ни слухом ни духом, а они тайком камеру крутят, а потом – пожалте вам, наши с тобой, Федор Борисович, глупые морды в «Фитиле» на всю страну демонстрируют… Ославят ведь гады, так ославят, что коровы на фермах над нами ржать будут!
– Ну, коровы, положим, над нами ржать не будут, – с убежденностью истинного сельчанина сказал начальник милиции.
– Нет, Федя, ты как знаешь, а я с ним разговаривать не стану, – принял решение первый секретарь. – Ты у нас внутренние органы, тебе и решение принимать. И не надо, товарищ подполковник, не надо уклоняться от решения задач, которые на милицию самой жизнью возложены. Ясно?
– А я его куда дену? – подавленно сказал начальник милиции, огорченный партийной стойкостью районного руководителя. Не то чтобы он был удивлен принятым решением, иного и быть не могло, но каждый человек в глубине своей души в трудную минуту надеется на чудо.
Митрофан Николаевич радостно и широко развел руки в стороны.
– А это, товарищ подполковник, уже ваша прерогатива. Хочешь, в капэзэ их сажай, хочешь, грузи их всех на «Кировец», и чтоб в двадцать четыре часа их духу в районе не было! Или целуйся с ними, понимаешь, братайся, солидарность международную изображай! Это тебе уж, Федор Борисович, виднее. Идите, товарищ подполковник, и меня в эти глупости не втягивайте. Думаешь, я этих древних римлян не видел? Видел я их, Федор Борисович. Я их столько видел, что у ихнего цезаря глаза бы на лоб полезли, если бы он стольких наших увидал. Но… – Пригода резко остановился и погрозил подавленному начальнику милиции пальцем, – не моя это прерогатива, понимаешь, не партийное это дело. Партия, она, как говорится, направляет и поправляет, хе-хе-хе… Так вот, я вас, Федор Борисович, что называется, поправил, и выметайтесь вы с этим древним греком из райкома партии и действуйте, как вам закон и совесть подсказывают!
И Пригода сделал легонькое движение пальчиками, ловко пробежав ими по ладони, как маленькими ножками.
Дыряев вздохнул, встал и вышел из кабинета. Римлянин степенно обернулся на скрип двери. Переводчик Гладышев вскинулся с радостной надеждой, но тут же угас, увидев мрачный лик начальника милиции. Что касается секретарши Клавочки, то неожиданно она пришла в себя, избавилась от мужественных чар голоногого легионера и теперь сидела смущенная и чуточку надменная. Стыдливый румянец на ее щеках пробивался даже через густой слой французской пудры. «Чует кошка, чье мясо съела! – с ехидством подумал Дыряев, который сам не раз пытался подкатиться к райкомовской диве, но получал довольно невежливые отказы. – Дождешься, шалава, что Митрофан Николаевич тебя из секретарш попрет, будешь тогда опять в пивной недоливами в кружки заниматься!»
– Не принимает? – спросил Гладышев.
Начальник милиции пожал плечами.
– Указания даны, – с натужной улыбкой сказал он. – Пройдемте, товарищ Прист, к вашему коллективу. Будем решать, где вас разместить. Да и о довольствии надо побеспокоиться. Согласно компетенции и прерогатив нашей службы.
Гладышев повернулся к терпеливо ждущему центуриону и что-то принялся ему объяснять на плохой латыни, помогая себе жестикуляцией и мимикой.
Птолемей Прист понял, что в аудиенции ему отказано, но это, как ни странно, только усилило его уважение к неведомому Первому – выходит, что очень он был занятым человеком, если отказался принять центуриона, несмотря на превосходство его легиона над местным воинством. Занятой человек был Первый, занятой и мужественный. Птолемей Прист посмотрел на озабоченного Дыряева, на смиренно горбящегося переводчика, на ставшую надменной и неприступной напудренную женщину за столом, которая одновременно походила на весталку и гетеру, неожиданно для самого себя подмигнул ей и сказал:
– Иниквуиссимам пацем юстиссимо белло антеферо!
– Худой мир лучше доброй ссоры, – уныло перевел Гладышев.
Митрофан Николаевич Пригода, избавившись от неожиданных посетителей, долго безуспешно пытался связаться по телефону с обкомом или, на худой конец, с соседним районом, но в телефонной трубке свиристело, словно в аппарате засел батальон влюбленных соловьев, а трещало так, словно сотня закройщиков разом рвали отрезы тканей.
Митрофан Николаевич с досадой бросил трубку на рычаги и выглянул в окно.
Дождь перестал, но, судя по тучам, настойчивость небес не иссякла, а только ненадолго взяла передышку. Вдоль по улице, ближе к заборам, шла странная троица. Первым шел начальник милиции в серой форме и такой же фуражке, с трудом вытягивая из жирной грязи хромовые сапоги. За ним шел ражий плечистый центурион, демонстрируя мускулы и громыхая поножами. Чуть отстав от них, сутулясь, размахивая руками и поминутно озираясь, брел учитель рисования, и взгляд его, обращенный к райкомовским окнам, на мгновение показался секретарю райкома безумным.
Он вдруг ощутил себя бездарным статистом, играющим в какой-то дикой сюрреалистической пьесе.
«Римский легион… Центурион… Переговоры… Бред! – подумал Митрофан Николаевич и потряс головой. – Бред! Не может такого быть, понимаете, не может! Хреновина с морковиной. С крупной красной морковиной». И правильно он, Митрофан Николаевич, сделал, что не опустился до переговоров с этим полуголым бродягой. Страшно было и подумать, что с ним сделали бы на бюро обкома за эти переговоры.
