— Рит, вспомни, о чем мы говорили в последний раз. Что ж такое, ты не приняла еще ни одного лекарства!

Я положила дрожащую руку ему на плечо и прижала зажатую горсть осколков к его коже.

Он накрыл ее своей.

— Понимаю, тебе тяжело, но не сдавайся, прошу. Твое сопротивление пока всё, что у меня есть.

На меня не подействовали его слова. Я очень медленно убирала руку, оставляя после себя кровавую дорожку.

Парень вздрогнул и отступил на шаг, отвел взгляд, но ни сказал ни слова.

Помню, как увидела царапины на его лице и шее. Ближе к вечеру того же дня (казалось, прошло намного больше времени), Дмитрий зашел ко мне, чтобы взять анализы, однако я повалила его с ног и нависла сверху, чем сильно его напугала. Словно обезумела. Именно тогда я поняла, что творю. Больно прикусив губу, буквально проткнув ее зубами, я быстро отстранилась и перестала подпускать его к себе, погружаясь в воду каждый раз, когда он появлялся на пороге.

Через день или два всё снова встало на свои места. Дмитрий заметно приободрился, услышав, как я обратилась к Олегу по имени, когда тот следил за работой санитаров, что меняли рваное постельное белье на новое. Мне тут же уменьшили дневную дозу таблеток, стали ставить капельницу, что сильно жгла своим препаратом под кожей. Не знаю, сколько я проспала после этого. Такой уставшей точно не чувствовала себя никогда.

На следующий день я прогоняла одну и ту же мысль о доме сквозь сознание снова и снова, пока Дмитрий не предложил мне прогулку.

Зверски надоело находиться здесь. Едва хватает сил. Одна только мысль крутится в голове — как же много человек готов уничтожить ради развлечения. Зная, что я — жрец, они все равно пошли на это. Никогда бы не подумала, что можно настолько наплевательски относиться к окружающему миру, отбирая у него последний шанс на выживание. Я не хочу сказать, что нам нужно поклоняться, как это делали наши предки. Я хочу совершенно не этого. И не говорю абсолютно обо всех. Самое печальное в том, что понимающим, думающим об экологии людям нет возможности ей помочь, кроме как организовывать волонтерские организации, которые максимум могут убрать мусор на 1/5 берега реки в своем городе. Те, кто обладает средствами, не хочет видеть ничего, кроме роскоши. Опять же, это относится не ко всем. Только к тем, у кого хватило совести отправить меня сюда ради сенсации.

Пока я прокручивала это у себя в голове, мы ходили из сектора в сектор, где добрый доктор что-то рассказывал мне о пациентах. Я в очередной раз поразилась его доверчивости. Не скрою, что мне было очень лестно видеть его заботу, но теперь я боялась находиться в его обществе. Мне было ужасно стыдно. Понятия не имею, что на меня тогда нашло. Было ощущение, что проснулись все животные инстинкты.

— Это было что-то вроде приступа, — прервал мои размышления Дмитрий. — Ты ведь об этом сейчас думаешь?

Я кивнула, стараясь не смотреть в его как всегда добрые глаза.

— Ты не виновата. Всё дело в этом дурацком эксперименте. Пришло время рассказать о нем подробнее, да?

— А не опасно делать это здесь?

— Сюда мало кто заглядывает, мы идем прямиком в хранилище, куда обычно выбрасывается списанное оборудование. Там черт ногу сломит. Убраться — дело проблемное, поэтому все обходят этот коридор стороной.

— Ясно.

— Начнем с того, что Михаил Львович внедрил тебе чужеродные гены. Причем, даже не человеческие. Можешь догадаться, кого он выбрал для этой цели?

— Рыбу.

— Да, пескорку. Хищную рыбу, у которой зубы есть даже на языке.

— Класс. Русалочку захотелось?

— Не совсем. Он считал, что раз ты жрец, вода оберегает тебя. Думал, что если произвести пересадку можно будет спасти этот вид. Сейчас он на грани вымирания. Дело в том, что ему удалось однажды сделать эту рыбку зрячей, благодаря человеческому гену. Она живет на огромной глубине и почти слепа, что осложняет охоту в и так почти необитаемой среде. Он сделал прорыв, как тогда думал. Но она прожила недолго.

— Разве это возможно?

— Да. Не знаю, как ему это удалось, но да. Однако на заседании, в одной из конференций, где он впервые представил свой доклад, никто его не оценил. Более того — он опозорился на мировом уровне и ушел с всероссийского общества ученых.

— Неудивительно. Потому что это невозможно.

— Все не просто. Но не буду забивать тебе голову и продолжу. Он не бросил исследование, даже после такого провала. Теперь перейдем к тебе. Когда началась пересадка, произошла вирусная трансдукция. В твоем организме было что-то смахивающее на вирус, но оно никак не влияло на тебя. Так вот, когда он переходил из одной клетки в другую, прихватил с собой куски бактериального генома. И пошло заражение. Но. Ты не поверишь. Тот образец, наглотавшийся в воде ядохимикатами, стал жить как ни в чем не бывало. Пескарка стала здоровой, понимаешь?

— Не совсем.

— Ты забрала то, что вело ее к смерти. Это невероятно!

— Не знала о такой способности. Было бы здорово так спасать животных, — в моем голосе совершенно не было энтузиазма.

— Да. Но какой ценой тебе стоило это, так называемое, лечение. Все побочные эффекты появились именно из-за столкновения вируса и той чужеродной бактерии. Но твой организм справился. И ему хватило всего 8 часов на то, чтобы восстановиться.

— Очень занимательно, но что теперь? Я ведь не смогу вне лаборатории делать подобное?

— Нет, да и зачем?! Слишком рискованно! Теперь ты просто будешь знать про эту особенность, не более.

— А чешуя?

— Надеялся, что не спросишь. С ней как раз таки ничего не ясно. Отторжения не произошло скорее всего потому, что в момент пересадки все твои силы были направлены на уничтожение чужого генома, и их явно не хватало, чтобы справиться со всем сразу. Та бактерия как то проникла в кровь и приняла чешую, хоть это было и невозможно.

— Здорово. Ты вообще собираешься останавливаться или не понимаешь, что для меня уже слишком много информации?

Я отвернулась, почувствовав мокроту глаз.

— Всё слишком сложно. Черт, мне никогда не было так страшно.

— Мы провели анализ. Больше в организме нет ничего чужеродного. Твой «вирус» идеально провел зачистку.

— Почему ты называешь это вирусом?

— Это очень условно. Твой дар. Твоя суперспособность. Так лучше?

— Нет. Звучит еще запутаннее.

— Ну вот поэтому. Только не скажи такого никому, меня уволят из-за незнания биотехнологии, хорошо?

Мы дошли до алой двери, тянущейся до потолка, и развернулись обратно.

— Это хранилище?

— Да.

— Хочешь еще послушать?

— Нет.

— Хорошо.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что тут остались люди Михаила Львовича?

— Видишь ли, лабораторию должны были закрыть. А этого не сделали. Явно, чтобы кто-то продолжал его работу. Ну и еще из-за того, что большинство пациентов не вынесут перевозку.

— Так кого мне бояться?

— Разве что сотрудников нашумевшего крыла С. Опять же, у нас нет доказательств. Они не посещают совещания и всячески избегают общения, наталкивает на размышления, да? В нашем крыле (Б) работают ученые различных направлений, но они не любят науку настолько, чтобы причинять вред людям.

— Были ли люди, которым удавалось уйти отсюда, не считая работников?

— Рит, да конечно! Это здание ни для кого не было тюрьмой. Мы даже обменивались электронными почтами с клиентами и общались с ними, консультировали, если их вдруг что-то беспокоило. Они были готовы бесконечно сдавать анализы, что выяснить о себе больше, а мы писали подробные отчеты в высшие инстанции, подтверждая, что эти люди не представляют никакой угрозы для человечества. Это наш совместный труд. Узнавая о необычных людях больше, у нас даже стали появляться специалисты в некоторых областях. Психолог наш, Арина Алексеевна, например, стала специалистом в телекинеи. И мы никогда не оставляли людей дольше суток, только если они сами не хотели в чем-либо разобраться или чувствовали себя очень плохо, настолько, что готовы были к любому лечению, ибо обычные лекарства им не помогали.