Потом все было трогательно и время от времени забавно. Ашайта пытался играть с больничной техникой так, как он играл с Иджи и со своими терриконами. Взмахами рук он совершенно сбил с толку робокоридорного, так что, в конце концов, Хинте пришлось кормить брата самому, как он делал это дома. Хинта даже радовался этой обязанности — она утешала и успокаивала его; привычно посылая ложки в рот младшего, он чувствовал, что все в порядке, снова почти так же, как раньше.

Приходили врачи: много, целый консилиум. Ашайта не очень понимал, что с ним делают, но не сопротивлялся — к медицинским процедурам он привык. Чтобы брат не боялся, Хинта сопровождал его почти на все обследования. Вместе они катались на одной робокаталке по длинным коридорам, на специальном лифте на первый этаж, а потом до кабинетов энцефалоскана, пиктогена и изотопной томографии. Пока брат сидел в сложных медицинских машинах, Хинта мог наблюдать за переливающейся всеми цветами голограммой его мозга.

Между Ашайтой и Иварой возникло странное подобие дружбы. Это было необъяснимо, потому что раньше Ашайта не реагировал ни на одного взрослого. Но учитель явно чем-то его привлекал. Когда малыш пускался танцевать по палате, очередной пируэт обязательно приводил его к койке Ивары. Иногда Ашайта прятался под ней — это доставляло ему необъяснимое удовольствие. Когда ему была нужна какая-то простая вещь — вода или салфетка — он шел за ними именно к Иваре.

— Почему он это делает? — недоуменно спросил Тави, когда маленький мальчик в очередной раз забрал стакан учителя и утанцевал с ним в противоположный угол палаты.

Мужчина пожал плечами.

— Я нравлюсь почти всем детям. Это просто обстоятельство моей личности. Возможно, по какой-то причине я сам выгляжу, как ребенок. Или наоборот, я собрал в себе все то, что дети хотят видеть в персоне взрослого. Не знаю — еще одна загадка.

Тави почему-то погрустнел — возможно, его смутила мысль, что Ивара ставит их с Хинтой в ряд тех детей, которым он нравится.

— Вокруг тебя слишком много загадок. Больше, чем вокруг кого-либо еще. Твоя судьба. Твой путь. Твоя болезнь. Твое внешнее сходство со мной. Твои друзья. Твой брат. И вот еще детская любовь. Почему их так много?

— Загадки приумножают друг друга. Их или совсем нет, или они сразу возникают без числа. Но я никогда не хотел быть загадочным человеком. Каждый раз, когда это в моих силах, я раскрываю для себя и других столько загадок, сколько могу.

Хинта хотел вмешаться в их разговор и заявить: нет, неправда, не всегда Ивара раскрывает все загадки — но успел вовремя устыдиться. «Ответ на мои претензии будет простым, — подумал он. — Ивара скажет, что не раскрывал перед нами каких-то вещей, потому что не мог. И это будет правдой. Ведь я же понимаю: тема Аджелика Рахна настолько сложна и опасна, что неподготовленному человеку нельзя в нее глубоко погружаться».

— Но Ашайта не самый обычный ребенок. Почему именно он так к тебе привязан?

— Если бы я только понимал, — тихо сказал Ивара. — Если бы я только мог быть рядом с ним неделю назад, когда у Ашайты случился тот приступ, а Хинта получил свое видение.

Потом они замолчали, наблюдая, как малыш несет отпитый стакан назад. Руки больного мальчика были такими ловкими, когда он создавал ими узоры в воздухе, но вещи он брал с большим трудом. И сейчас, танцуя через палату, ему приходилось обеими руками держать стакан прижатым к груди. Удивительно, но вода не проливалась; она лишь шла воронками — с такой скоростью он кружился.

Родители братьев прибежали в больницу при первой возможности. Лика плакала от счастья, а вот Атипа повел себя странно. Он вошел в палату осторожным, неуверенным, болезненно-шаркающим шагом — и двинулся не прямо к младшему сыну, а как бы по дуге вокруг него. Ашайта в этот момент был уже в объятиях матери. Но Атипа не торопился к ним подходить.

— Привет, Тави, — хрипловато воскликнул он.

— Здравствуйте, — слегка удивленно ответил Тави.

— Рад, рад Вас видеть, Ивара, — продолжал Атипа. Раньше они лишь кивали друг другу, и этого было вполне достаточно, учитывая, что семья Фойта, пусть ненадолго, но почти каждый день собиралась в больнице в полном составе.

— И я тоже рад Вас видеть.

— Как поживаешь, Хинта? Скоро, видать, уже выписка?

Хинта не ответил. Он смотрел на отца и сначала думал, что тот снова пьян. Но теперь, когда они встретились взглядами, он осознал, что видит в глазах отца какую-то жутковатую новую пустоту. Как будто это с Атипой случилось то, что, как Хинта боялся, могло случиться с Ашайтой.

— Не отвечаешь? Ну, не отвечай. Это ж я так — шучу.

Теперь уже и Лика смотрела на Атипу, при этом продолжая прижимать Ашайту к своей груди. Ее лицо вдруг сделалось испуганным, и для Хинты это было даже страшнее, чем пустота в глазах отца. Что-то было совсем не так; все эти дни Атипа становился все дальше, дела шли все хуже, и Лика знала что-то такое, о чем, само собой, не стала рассказывать поправляющемуся сыну.

— Он здоров, — обращаясь к Атипе, напомнила она. — Ашайта здоров. Успокойся и скажи ему доброе слово.

— А, Ашайта, — будто о чем-то вспомнив, но не глядя на Ашайту, отреагировал Атипа. — Да, да, про него я все знаю. — Его губы растянулись в неживую улыбку. — Про него я все знаю. Хороший мальчик. Скоро отправим его в школу, как Хинту. Как считаешь, потянет он роботехнику?

На лице отца вдруг отразилось бешеное возбуждение, и он посмотрел на жену. Сына, застывшего в ее объятиях, он все еще не замечал. А Ашайта тем временем заплакал — тихо и как-то сдавленно, словно ему делали больно.

— Здорово ведь будет, — с горящим взглядом рассуждал Атипа. — Купим второго ослика. Восстановим теплицы. Да не четыре, как было, а сразу восемь. Ведь теперь у нас в семье больше рук…

Лика приоткрыла рот, но так и не успела ничего сказать — внезапно Атипа, будто его переключили, рванулся и выбежал из палаты. Наступила тишина, разрываемая лишь тонким плачем младшего. Лика, казалось, впала в ступор.

— Мама, — шепотом спросил Хинта, — мама, он ведь не повредит ни нам, ни себе?

— Я ему не позволю, — без выражения ответила Лика. Она передала Ашайту в объятия Хинты и неуклюже выбежала вслед за мужем. Вернулась она лишь к ночи, совершенно измотанная, с подбитым глазом, и ни слова не говоря, обняла старшего сына — а уже потом стала объяснять, что произошло. Тави и Ивара, чтобы не мешать, поступили дипломатично — нашли правдоподобный повод надолго выйти в больничный коридор.

— Он где-то далеко, — сказала она. — В другой реальности… Все, что я делала, было бесполезно.

— Он ударил тебя?

— Нет, это я его ударила. Я его серьезно побила, прежде чем он дал мне сдачи. И даже тогда он пытался строить из себя этакого глупого добряка…

— Где он сейчас?

— В куврайме Прана Парарана, где же еще? Он ходит туда почти каждый день. Прелесть этого заведения в том, что туда не пускают… разгневанных жен. Мужской клуб. Я ходила за ним весь день. Он пытался уйти от меня в поля. Но я нагнала его даже там. Потом мы вернулись домой. Там подрались… И он ушел в единственное место, где ему совсем нельзя сейчас быть, и где я бессильна его достать.

— Он сошел с ума?

— Не совсем. Не до конца. Он просто потерялся во времени… в разных временах… в других версиях нашей жизни… в своем «а если бы»… Ашайта мертв — Ашайта здоров, я мертва — я здорова, других вариантов он больше не видит… Он слишком переживал за нас… И сломался…

Мать физически всегда была хрупкой, но еще никогда Хинта не ощущал, что должен поддерживать ее в моральном плане, подбадривать и утешать. Теперь они поменялись местами, как будто он был уже чуть-чуть сильнее, чем она.

— Ему нужно к доктору. На терапию импульсных прерываний. И все станет в порядке.