— Значит, мне не послышалось, — кивнул Хинта. — Это на притакском?

— Буквально этот термин означает «молчание вернувшихся». Его можно отнести ко всем случаям, когда отдельные люди или целые отряды пропадали во льдах, оставались там на протяжении времени столь долгого, что должны были бы погибнуть, а потом возвращались назад, но наотрез отказывались объяснять, где были, что с ними произошло и как они выжили.

— Тайрик Ладиджи, — громким, срывающимся шепотом сказал Тави.

— Да, великий герой и обладатель Вечного Компаса. Он, пожалуй, был одним из самых известных фавана таграса. И как мы помним, на все вопросы он отвечал лишь одно: «меня вел мой компас».

— После чего его компас стал символом надежды, — сказал Хинта.

Ивара кивнул.

— Но Тайрик Ладиджи был далеко не единственным. Тинанда Вага раскопал и описал четыреста девяносто семь случаев фавана таграса. Он смог доказать, что существовало почти полтысячи людей, которые исчезали во льдах — некоторые из них месяцами — но затем возвращались, целые и невредимые, а вернувшись, окружали историю своего спасения загадочным молчанием.

— И ты думаешь…

— Что некоторых или даже многих из них уберегли Аджелика Рахна. Первые четыре случая «фавана таграса», о которых смог разузнать Тинанда Вага, приходятся на время постройки Экватора и связаны с исчезновением топологов, синоптиков и инженеров, которым приходилось работать, поднимаясь на поверхность ледника — в других обстоятельствах люди тогда туда не ходили. Еще примерно четыре сотни исчезновений пришлись на время войны. И еще около девяноста — на время после войны.

— Но ведь можно найти и другие объяснения? — спросил Хинта. — Тем более для первых четырех. Ведь Аджелика Рахна, если верить этой сказке, появились как раз после завершения строительства Экватора.

— Мне нравится, что ты так часто ставишь под сомнения мои слова, — улыбнулся Ивара. — Это помогает быть ближе к истине. Всегда можно найти другие объяснения. Но мое объяснение кажется мне наиболее правдоподобным, и я сейчас поясню, почему. Тинанда Вага никогда не интересовался механическим народцем и ковчегом. Все свое внимание он сосредоточил на военных преступлениях своей страны. Фавана таграса были для него так важны потому, что более половины из них в Притаке казнили.

— Как? — опешил Тави.

— Обычно, через раздавливание буром, — мрачно ответил учитель. — Это была стандартная казнь для изменников. Параноики в командовании армии требовали от выживших, чтобы те объяснили, как спаслись, и когда они отказывались говорить, их клали под бур. И тогда я подумал: что могло заставить две сотни человек, переживших кошмар ледяной пустыни, молчать во время страшного притакского допроса с пристрастием? Либо все эти люди действительно были изменниками, либо они не могли говорить по какой-то другой, еще более веской причине. И я стал копать в архивах. В результате я нашел еще около семи сотен случаев, не описанных у Тинанды Ваги. Мне было проще, чем ему, потому что мне помогали наши роскошные университетские базы данных. Тем не менее, я уверен, что нашел далеко не все случаи. Я думаю, за время после постройки Экватора и до исчезновения льдов было от пяти до десяти тысяч случаев «фавана таграсса». И это число стоит умножить еще на три, чтобы учесть всех тех, кто пропадал не слишком долго, кого не искали и не считали пропавшим, а также тех, кто искусно лгал и сумел безупречно замаскировать причины своего выживания. — Ивара устало вздохнул, его слабый от болезни голос приобрел вчерашние хриплые нотки. — А кроме этих людей, были еще те, кто просто исчез. Например, сам Тинанда Вага, что весьма характерно, исчез в возрасте семидесяти двух лет, во время восстания пролетариев в пригороде Бахейна и затопления самого Бахейна водами тающих льдов. Конечно, старик мог просто погибнуть, но я не очень в это верю, учитывая, что до этого он умудрялся выживать, расспрашивать людей и даже вести раскопки в самых разных, весьма недружелюбных уголках своей агонизирующей родины.

— Думаете, он нашел их? Аджелика Рахна? — спросил Тави.

— Не знаю. Я же сказал: он никогда ими не интересовался. Может быть, они нашли его. Или он нашел не их, а последнего из живых фавана таграса — и тот рассказал ему правду об истории своего выживания.

— И это все свидетельства? — спросил Хинта.

— Это их малая толика. Но я просто не могу так много говорить. А вам двоим вредно узнавать все сразу. Надеюсь, я и так сказал достаточно, чтобы ответить на твой вопрос. Весточки от ковчега действительно разбросаны по всей истории — это молчаливые свидетельства и белые пятна. Но этих белых пятен так много, что вместе они призрачно сияют, как ночная дорога, залитая бледным светом разбитой луны.

Они замолчали на долгий час. Теперь Хинта думал про Вечный Компас и Тайрика Ладиджи. Он ощущал здесь какой-то подвох, какой-то тайный смысл. Тайрик был фавана таграса. Ивара считал, что фавана таграса могли встречать Аджелика Рахна. То есть, Тайрик мог встречать Аджелика Рахна. При этом Тайрик говорил, что выжил, так как его вел компас. Если в словах героя была хоть крупица правды, то получалось, что его компас мог быть каким-то образом связан с механическим народцем.

«Возможно, — размышлял Хинта, — компас указывал одной из стрелок на какое-то место, где механический народец имел привычку выходить из-под земли? А возможно, Аджелика Рахна каким-то образом подключались к компасу? Так или иначе, Ивара раздобыл себе вторую реплику. А ведь это, должно быть, ужасно сложно. Наверняка он потратил силы и деньги на эту вещь не из прихоти, а потому, что рассчитывал, что даже вторая реплика может быть полезна для его поисков. И вот он привез компас в Шарту, а потом отдал его Тави, чтобы Тави отдал его Дване, а Двана запечатал компас в дарохранительнице мемориала своих родителей».

Добравшись мыслью до этой точки, Хинта ощутил, что почти сходит с ума. Да, он окончательно поверил, что компас настоящий, потому что теперь он знал, какая жизнь была у Ивары, и понимал, как тот мог завладеть им. Но он не понимал, как учитель мог отказаться от компаса — одной симпатии к Тави здесь явно было мало. Друзья Ивары пропали, а значит, компас нес в себе уже двойной смысл. Он был дважды талисманом, необходимым, чтобы их найти, он был дважды символом надежды.

Хинта физически ощущал, как невысказанный вопрос живет на кончике его языка, щекочет ему губы. Но потом ему пришло в голову, что если он заговорит о компасе, а родители Дваны никогда не вернутся назад, то он будет чувствовать себя так, словно это он убил их. И он нашел в себе силы промолчать. О компасе нельзя было говорить ни с кем, кроме Тави и Дваны. И даже Ивара, хотя он был изначальным владельцем компаса, не должен был подробно знать, что произошло с его вещью потом. А значит, он не должен был знать, что Хинта знает про его компас.

Долгую паузу нарушил Тави.

— Кажется, мне лучше.

— Ура? — неуверенно откликнулся Хинта.

— Не настолько лучше, но тошнота прошла, и дышать легче. — Тави пошевелил рукой; пластиковые трубки капельницы, ведущие к его запястью, натянулись.

— Позвать врача? — предложил Ивара.

— Нет, ведь будет обход, и он сам придет.

— Ну а тогда, — собравшись с силами, произнес Ивара, — я думаю, пришло время поговорить о двух оставшихся вопросах Хинты. С какого начнем?

— Ашайта, — после короткого колебания решил Хинта. — Почему мой брат? Почему так, а не иначе?

— Ответ, я думаю, некоторым образом на поверхности.

— Разве?

— Его болезнь, — сказал Тави. — Она отличает его от всех остальных людей, делает особенным. Так?

— И менее очевидная сторона этой монеты, — добавил Ивара, — его связь с тобой, Хинта. Он ведь не просто твой брат. Еще ты очень его любишь. А он очень любит тебя. И хотя кажется, что он совсем немного может сказать, и еще меньше понять из разговоров других людей, но сколько раз он угадывал твое настроение?

— Вообще всегда. — Уже признав правоту учителя, Хинта удивился. — Как ты догадался?