— Да, да, — подтвердили оба.

— Что происходит? Вы двое… вы же не общались целый месяц. А теперь вы опять вместе, оказывается, у вас все предметы общие, и Тави в ссоре со своей мамой. — Лика выглядела смущенной, но явно была настроена решительно. Хинта опешил; он вообще не думал, что мать замечает интенсивность его контактов с Тави. — Да, да, я знаю, вам всем плохо. Поэтому простите меня. Но я должна знать, как нам с Атипой поступать вот в таких случаях, как сейчас. Раньше я первым делом звонила Эрнике, потому что вы двое всегда были вместе, а она всегда знала, где вы. Сегодня я тоже связалась с ней, но она не знала, где вы, да и не особо хотела со мной говорить. Она даже не могла или не хотела мне с уверенностью сказать, что ты, Тави, пошел в школу. А, по-моему, это неправильно, когда родители совсем не знают, где их дети. — Она бездумно мяла гибкий корпус маски в своих руках. — То есть, вы взрослеете — это понятно. Но все же вы еще не настолько взрослые.

— Я не знал, что это так важно для Вас, — тихо сказал Тави. — Если хотите, звоните прямо мне. Хотя сегодня это не помогло бы.

— Спасибо. Но у меня нет твоего номера.

— Я продиктую.

Лика стала искать, куда может записать номер, но Хинта ее остановил.

— Мам, ты ведь будешь забирать из школьной раздевалки мой скафандр. Спиши все контакты из его коммуникатора.

— Там не будет моего номера, — сказал Ивара, — а он Вам тоже нужен. Беда в том, что я сейчас не могу его вспомнить. Я передам свои контакты через мальчиков позже, когда нас выпишут.

— Конечно, — согласилась Лика. Некоторое время она стояла задумчиво, потом снова сконцентрировала внимание на сыне. — Что ты оставил?

У Хинты ушло некоторое время, чтобы понять, о чем она говорит.

— Роботехнику, конечно.

— Хорошо. А то все остальное… — Она поджала губы. Хинта испытал смутное, похожее на стыд чувство, словно он был в чем-то виноват, и ему следовало начинать оправдываться. Это было странно, потому что до сих пор родители никогда не говорили ему, что как-то особо гордятся его достижениями, или что он должен кем-то стать. Он просто жил, учился, развивался.

— Я… — Он мог бы сейчас повторить для матери все, о чем они говорили с Тави до ссоры — что он ничего не достиг в скульптинге, и что химофизика взаимозаменяема с онтогеотикой — однако у него не было сил. — Я найду хорошую работу в Шарту, — просто сказал он.

— Я знаю. — Лика тронула его за плечо. — Ты рукастый парень. — А потом ее взгляд ушел от него и выражение лица изменилось. Хинта скосил глаза и обнаружил, что в дальнем конце коридора появился отец. Атипа шел ненадежной одеревенелой походкой, глупо отмахивая руками и то и дело припадая к стене, чтобы не упасть. Какие-то люди, столпившиеся у входа в дальнюю палату, проводили его возмущенными взглядами.

— Предатель, — пропадающим голосом произнесла Лика.

По лицу Атипы блуждала водянистая лыба, сквозь которую было видно щербатый зуб.

— Он пострадал? — все еще не понимая, спросил Хинта.

Лика продолжала смотреть на мужа.

— Позорище, — процедила она. Это слово в ее лексиконе ассоциировалось у Хинты только с одной вещью — и он подумал: «Не может быть. Как это возможно сейчас?» Тем не менее, Лика оказалась права — Атипа был пьян.

— Нашла ео? — издалека спросил тот.

Лика шагнула ему навстречу и закатила пощечину. Сил у нее в руке было мало, но Атипа так плохо держался на ногах, что от слабого удара жены его повело в сторону, и он был вынужден ухватиться за выступающую стенную переборку.

— Не ласкоая, — продолжая глупо улыбаться, сказал он, — но я се рано тя люблю.

После некоторой борьбы за равновесие ему удалось вернуть себе вертикальное положение. Он оттолкнулся от перегородки и, простирая объятия, размашисто пошел к жене.

— О ты молодец у меня, — на ходу выдал он. Лика увернулась от него, и Атипа по инерции дошел прямо до каталки Хинты, где с непослушной силой уперся руками в борт.

— Хинхан, — сказал он. — Хинханище. А без волос.

Его дыхание полнилось дремотным запахом тягучего кувака.

— Как я те рад, — обращаясь к оцепеневшему сыну, продолжал Атипа. — Живой ты.

На мгновение его лицо сделалось грустным, но он тут же снова залыбился. Хинта вспомнил, что уже видел отца таким — это было только раз, бесконечно давно, когда с Ликой случилась беда. Тогда Риройф отхлестал Атипу по щекам и на ночь забрал Хинту к себе. Позже мальчик забыл об этом — наверное, потому, что хотел забыть.

— А тепличкам нашим кля пришла. — Атипа захихикал. — Стекло в крошь. Вся зелень того.

— Многие что-то потеряли сегодня, — прошипела Лика, — но только ты, когда нужен больше всего, нажираешься в соплю, слабак.

Атипа, смешно расставляя руки, обернулся а ней.

— Ан неть. Куврай на площади разесло ну аще. И все пили. Се пили. А че товар пропадать, а? Думашь, я один такой?

Лика залепила ему новую пощечину.

— Худшие пили, и ты с ними.

— Гордость мою не топчи, — потребовал Атипа. Лика посмотрела на него так, что сгорел бы боевой бур Притака. Он странно покачал головой, и вдруг вся эта придурошная радость, которая, как последний стержень, держала его на ногах, ушла из него, и он рухнул на колени между женой и лежащим на каталке сыном.

— Он ведь умрет, ты знаешь? — дурным голосом произнес он.

— Я не умру, — ошалело возразил Хинта. Лика молчала.

— А не ты, — прорыдал Атипа. — Ашайта, Ашайта умрет. И мы все теряем. И ничео не получается из всео, шо я делаю.

— С Ашайтой что-то случилось? — испугался Хинта.

— Нет, — сказала Лика. — Во время землетрясения он упал с койки, но даже не ушибся. Ничего не изменилось с тех пор, как он в коме.

— Умрет, — содрогаясь, твердил Атипа. Лика схватила мужа за руку. К ней на помощь подоспела какая-то сиделка из персонала больницы. Женщины ничего не сказали друг другу, лишь обменялись понимающими взглядами. Со второй попытки им удалось поставить мужчину на ноги, и они повели, точнее, потащили его на выход.

Так закончился день катастрофы.

В середине следующего дня Хинта очнулся от того, что ему мазали все тело. Было чуть-чуть больно, но приятно. Чьи-то руки нежно скользили по животу, груди, бокам. Мазь была прохладной, руки — теплыми. Хинта приоткрыл глаза и увидел девушку лет двадцати. Та улыбнулась ему и продолжила свою работу. Кожа у нее была суховатой и слегка стянутой, волосы собраны в тугой пучок, отчего ее лицо казалось очень маленьким.

— Ты не просыпался в барокамере? — спросила она.

— А я там был?

Девушка рассмеялась.

— Да, соня.

Хинта огорчился, ведь это было интересно: увидеть барокамеру изнутри. И еще он ощутил малознакомое чувство взрослой неловкости. Эта девушка-медик как будто подкалывала его. А он лежал перед ней совершенно голый, с начинающими заживать уродливыми пузырями и язвами химических ожогов на всем теле, и не знал, что ей ответить, и не понимал, почему она подкалывает его, если хорошо к нему относится.

— Поможем твоим волосам быстрее вернуться в норму. — Она начала мазать ему голову. Ее руки двигались с профессиональной ловкостью: одна ладонь все время чуть накрывала другую, и получалось как живая массирующая волна. Отдельным движением она провела линии там, где должны были быть брови. — Если уже хочешь есть, могу сделать для тебя заказ у робокоридорного.

Хинта сглотнул, оценил жуткий вкус где-то глубоко в горле и уверенно сказал «нет». Больше они не говорили. Девушка помогла ему снова надеть больничную пижаму. При этом он обнаружил, что ему уже хватает сил, чтобы сесть на постели. А потом робокаталка повезла его прочь, и он смотрел, как над головой проплывают ряды ламп, хаотические узоры расколотой потолочной плитки — мир вверх ногами.